Каждая улица, каждая площадь, каждый парк в моём родном городе звучит особой мелодией. Каждое место навевает воспоминания и если бы я взялся когда-нибудь их озвучить, то получился бы удивительный концерт. Джазовый концерт в моём джазовом Баку.
В Баку, на улице Низами, на доме возле оперного театра, висит мемориальная табличка: «Здесь жил Народный артист Азербайджана Гусейн Ага Султан оглы Гаджибабабеков». Это был мой дед. Он обладал редким высоким голосом мягкого тембра — альтино. В молодости благодаря этому дару Гусейн Аге даже доставались женские партии в первых азербайджанских операх. А став солистом оперного театра, дед выступал как в национальных мугам-операх («Лейли и Меджнун», «Ашик Гариб»), так и исполнял партии графа Альмавивы в «Севильском цирюльнике», Ленского в «Евгении Онегине»…
Деда на сцене я не застал — он уже был на пенсии, но его страсть к музыке передалась дочери, а от неё — моей мамы — мне и моим старшим сёстрам. Мы часто ходили к деду в гости. Он был большой любитель игрушек и привозил с зарубежных гастролей совершенно потрясающие, вроде пистолетика, стреляющего шариками. К моему огромному сожалению, игрушками можно было наслаждаться только дома у деда, выносить эти сокровища не разрешалось. Часто моя сестра Наиля играла для деда его любимые народные мелодии. Он слушал, прикрыв глаза, иногда подпевая. А мой европейско-американский репертуар деду не нравился:
— Наиля, доченька, лучше ты сыграй!
* * *
Да, в детстве музыка окружала меня со всех сторон. Мой отец был ученым-нефтяником, но очень любил традиционную азербайджанскую музыку мугам, немного играл на таре. А мама, хоть и была домохозяйкой, прекрасно играла на фортепиано и помогала всем желающим готовиться к поступлению в музыкальную школу, потому что учиться музыке в те времена было модно и престижно. Некоторые юные музыканты даже приходили к нам делать домашние задания. Да и обе мои старшие сестры тоже учились музыке. Так что наше пианино «Ростов-Дон» не простаивало. В редкие минуты, когда тяжелая чёрная крышка «Ростов-Дона» закрывалась, сестрёнки включали радиолу — и самые ранние годы мой вкус формировался их подборками: Муслим Магомаев, Майя Кристалинская, эстрада социалистических стран…
А мне достался старый сломанный патефон. Из стула и из этого патефона я соорудил автобус, на котором отправлялся в воображаемое путешествие из нашего военного городка в центр Баку, четко соблюдая все правила движения и нюансы маршрута. Мы часто ездили с отцом на прогулку в приморский парк, поэтому я прекрасно ориентировался в городе. Воспоминания о тех прогулках: велосипед на прокат, французская булочка с колбасой, лимонад «Мокко». А во дворе круговая лапта, футбол, войнушки…
* * *
Впрочем свободного времени становилось всё меньше и меньше. Музыка захватила и меня. Сперва занимался с мамой, но перед поступлением в музыкальную одиннадцатилетку целый год я официально ходил к репетитору. Я слышал, что многие дети ненавидят занятия музыкой из-за строгости наставников, которые их чуть ли не линейкой по пальцам бьют. Мне же чрезвычайно повезло. Моя Розанна Марковна Горкер была замечательным педагогом и добрейшей женщиной: «Деточка, умничка! Но давай-ка еще раз повторим!..» Я шёл на её уроки как на праздник. Розанна Марковна жила на площади Физули, в самой первой бакинской пятиэтажке, которую поэтому так и прозвали — «Бешмертэбэ».
Так расширялась моя городская география. В 1966 году поступал в школу имени Бюльбюля. Тогда она размещалась в здании Консерватории имени Узеира Гаджибекова. Сегодня трудно представить, как перед альма матер азербайджанского искусства стоит линейка из малышей, некоторые — меньше собственных футляров. Я поступил на фортепианное отделение и поэтому у меня был только ранец, но тоже немаленький, жесткий, словно ящик.
* * *
Школа Бюльбюля была очень престижной. Сюда отдавали своих отпрысков секретари райкомов, министры, профессоры, писатели, артисты. Но это отнюдь не предполагало особого отношения к «высокопоставленным» ученикам. Они могли вполне остаться на второй год, если не занимались, а лоботрясничали. Особых различий я не помню. Все были примерно равны. Домашняя привилегированность в школе была незаметна. Да и не все выдерживали «двойное образование» — полдня обычная школа, полдня — музыкальная. Наш класс сперва состоял из тридцати человек, но через несколько лет осталось две трети — отсеялись. Впрочем, и те, кто проучился все 11 классов, не всегда становились профессиональными музыкантами. Некоторые поступали на филфак, востфак. Мой однокашник стал врачом.
* * *
Три класса мы проучились в здании консерватории. Наши уроки проходили в подвальных аудиториях и на первом этаже. Поэтому со студентами, учившимися выше, мы почти не пересекались, не мешали друг другу. Только вот в обед старались попасть в буфет на второй этаж. Юркие карапузы протискивались под ногами у долговязых студентов и протягивали буфетчице заветные 15 копеек: «Тётя, мне сосиски с огурчиком!» Студенты вздыхали, но ничего не говорили.
Затем школа переехала в здание возле Дворца Счастья. Школой тогда руководил потрясающий директор — композитор Назим Агаларович Аливердибеков, родственник Узеира Гаджибекова. Выдержанный, интеллигентный. В общении с учениками, независимо от возраста, был очень вежлив. Если кто-то шалил (например, пытался сбежать с уроков), Назим Агаларович лишь строго говорил: «Так больше не делай!» На этом «репрессии» заканчивались.
* * *
Особого озорства в школе не было. Не до этого было. Конечно, были ребята, которые, следуя последним пискам моды, отращивали длинные волосы, надевали узкие потертые джинсы, приталенную рубашку и оформляли открытую грудь цепью. Педагоги, особенно которые за шестьдесят, такого, конечно, не приемлили. И поэтому дерзкие модники старались лишний раз им на глаза не попадаться. Но после цикла предупреждений, «длинноволосикам» все-таки доставалось, их заставляли стричься. Как, например, моего нынешнего барабанщика Вагифа.
Особое развлечение в школе было связано опять-таки с музыкой. На переменах, чтобы отвлечься от академических упражнений, у нас играли роковую классику или джаз. Например, по средам передавали телепрограмму Вагифа Мустафазаде с ансамблем «Севиль». А в четверг особые слухачи подбирали на переменах услышанное накануне. И вот из одного класса слышатся «Кровь, пот и слезы» («Blood, Sweat & Tears»), а из другого — музыка Вагифа Мустафазаде…
Лицом школы были люди, беззаветно любившие музыку. И педагоги заранее знали, кто станет музыкантом, а кто это дело бросит. Это было заметно по тому, как люди занимались и как посвящали все свое время музыке.
Моим любимым предметом была гармония. Талантливый педагог Флора-ханум так вдохновенно преподносила его, что дома я мог до четырех утра сидеть и выполнять её задания, да не в одном варианте, а в двух-трех. Вероятно, это и помогло мне позже в джазовом творчестве.
* * *
В 1971 году мы простились с деревянным домиком в военном городке, простились с любимым палисадником, с нашим виноградником, дарившим в сезон огромные грозди «Дамских пальчиков», попрощались с соседями и переехали в микрорайон, где папе дали 4-комнатную квартиру.
Пьеса Рязанова и Брагинского «С легким паром!» в то время уже шла на сценах страны, и мы с мамой, отправившись осматривать новую квартиру, невольно оказались словно на месте героев знаменитой комедии.
Нашли дом, нашли пятый подъезд, поднялись на нужный восьмой этаж, а в нашей квартире уже живут люди! И нагло так живут, словно у себя дома! Мама разгорячилась:
— Кто вас пустил сюда? Как вы посмели?!
Но жильцы оказались добродушными людьми:
— Погодите… Вам какой дом нужен?
— Второй!
— А это тридцать четвертый. Пройдите вверх по улице.
Да, типовых домов в бакинских микрорайонах были сотни…
* * *
1970-е годы были расцветом рок-движения в Баку. Многие появившиеся тогда ансамбли впоследствии даже попали в рок-энциклопедию Артемия Троицкого. Хотя на самом деле сперва это была просто самодеятельность. Дело в том, что месткомы институтов, заводов, фабрик, у которых были свои клубы, были обязаны потратить определенный бюджет именно на музыкальные инструменты: электроорган, гитары, ударную установку. И никак иначе!
Самым знаменитым был Дом Культуры имени Ильича на Баилове. Не зря там располагалась своеобразная штаб-квартира всей художественной самодеятельности республики. Помню, что там репетировала знаменитая группа Апшерон, солист которой Фируз Исмайлов, как говорится, снимал Стиви Уандера один к одному. Там же работала известнейшая девичья вокальная группа «Гамма» под руководством Тофика Бабаева. На весь Баку была знаменита и группа «Ашуги», особенно выделявшаяся своей самобытностью — с трубами, саксофонами, тромбонами.
Баку был полон самодеятельных ансамблей! И собрать такой не представляло труда — главное найти единомышленников. А музыкантов было очень много: и гитаристов, и барабанщиков, и пианистов, и духовиков.
* * *
Местом встречи бакинских музыкантов была чайхана «Сахиль» на бульваре. Приходили туда после работы. Кто-то играл в шахматы, кто-то просто пил чай… Обсуждая музыкальные новости, свежие пластинки. Могли порой засидеться до трех часов ночи.
Золотое это было время — расцвет джаза, заря нашего рок-движения. Конечно, это еще не был протестный рок 1980-90-х. Это было чисто музыкальное явление. А художественная самодеятельность давала богатую практику, предполагая знание мировой классики — рока, джаза, да и диско вроде Демиса Руссоса и Bee Gees. Слушали Eagles, Jackson 5, Rolling Stones и разумеется Beatles. На вечеринках танцевали даже под Emerson, Lake & Palmer, которая, исполняя прогрессивный рок, иногда могла включить в композиции, например, «Картинки с выставки» Мусоргского.
Те, кто прошел ту художественную самодеятельность, позже попадали в профессиональные коллективы. Кого-то пригласил Вагиф Мустафазаде, кого-то — Рафик Бабаев, кого-то — Рашид Бейбутов.
* * *
В девятом классе мы с друзьями тоже организовали ансамбль. Конечно, у школьников денег на аппаратуру не было. И мы познакомились с директором ближайшего к нашей школе клуба — «Азернешр» при Доме печати. Клуб располагался в знаменитом конструктивистском здании в центре города, работы архитектора Семёна Пэна. Директор клуба дядя Яша, похожий на Карлсона, по доброте душевной разрешил нам пользоваться по вечерам их техникой. За это мы пару раз в год давали печатникам концерты. А также играли на выпускных вечерах и на традиционных встречах выпускников.
Западную музыку, конечно, руководители не жаловали. Поэтому мы включали в репертуар народные азербайджанские песни — с добротной аранжировкой и… что греха таить… со вставками из Deep Purple, Uriah Heep, Chicago.
* * *
Мы выступали в школе №6, в школе №8, в других бакинских школах. А вот до нашей родной школы всё никак дело не доходило: всё-таки академическое учебное заведение, где все привыкли к академической классике. Какие уж там неформальные веяния?! Однако, наконец, прослышали мы, что в школе готовится праздничный вечер с музыкой, которая до сих пор была там немыслима: выступит группа, споёт песни!..
Но мы рано радовались. Вскоре выяснилось, что с концертной программой к нам придут кубинские студенты, учившиеся в Баку. И программа у них — «прогрессивнее некуда»: песни вроде «Venceremos». Но какой же молодежный праздник и тем более какие танцы под «Встаньте рядом рабочий, крестьянин. Встань за правду чилийский народ!»?
Мы решили, что обязательно выступим после кубинцев. Принесли аппаратуру, подключились, и, на свой страх и риск, устроили второе отделение. Все — соученики и преподаватели — опешили. Разморенные латиноамериканскими патриотическими песнями, они никак не предполагали, что в стенах школы имени Бюльбюля может звучать электро-джаз на манер Херби Хэнкока и тому подобное. Но шок был не долгим. Начались танцы, которые после долго вспоминали.
К нашему огромному удивлению, никаких санкций от администрации не последовало. Напротив, завуч нас похвалила и поблагодарила. Тут уж пришла наша очередь удивляться.
* * *
Пока я учился в школе у меня не было собственного магнитофона. И хиты рок-музыки я зачастую узнавал через своих товарищей, которые учились в обычной школе. Они напевали, а я подбирал на фортепиано. По вечерам я тайком слушал по «Голосу Америки» джазовые передачи Уиллиса Конновера. Были программы и про рок. Для меня и для многих мне подобных это было единственной возможностью послушать Led Zeppelin и другие рок-группы, послушать американский и западноевропейский джаз.
А вот музыканты из восточной Европы вроде «Сплитских дельфинов» в Баку заезжали не так редко. Не забуду сольный концерт ярчайшего представителя европейского прогрессив-рока Чеслава Немана. В летнем зале филармонии он и пел, и играл на электрооргане. Фольк-роком радовали «Скальды» из Кракова, электрик-джазом — группа «Extra Ball». На вечере польского джаза, где выступали саксофонист Збигнев Намысловский, скрипач Михай Урбанек, певица Урсула Дудек, сперва был аншлаг, но постепенно бакинцы, не привыкшие к очень уж авангардым джазовым экспериментам, стали рассасываться. Увидев, что осталось ползала, мы с друзьями принялись аплодировать втрое сильней, чтобы показать — в Баку есть понимающие современную музыку люди.
Но настоящий фурор вызвали два концерта Вагифа Мустафазаде, выступившего в 1978 году в филармонии с новой программой. Яблоку негде было упасть! Люди сидели на ступеньках, на полу, чуть ли не висели на карнизах.
Я порой играл в разных коллективах, подменяя товарищей. Наш ансамбль «Зумруд» репетировал в НИИ Олефинов, в ДК завода Лейтенанта Шмидта, да и просто дома у нашего Алескера Аббасова, который сам сочинял песни, добавляя репертуару оригинальности. Летом выступали и на многочисленных открытых площадках, например, в Международном молодежном лагере «Гянджлик» в Загульбе.
* * *
Концертных костюмов у нас не было. Это могли себе позволить лишь ДК с богатыми спонсорами. Мы выступали кто в чём. Мне сестра привезла из Будапешта маечку с четырьмя головами — какой-то венгерской рок-группой. Вот я в этой маечке и выступал. Другой гордостью были тёртые, заношенные, все в латках, джинсы, которые я купил за 10 рублей у товарища. На этих видавших виды узких штанах, как говорится, живого места не было — одно неосторожное движение и джинсы запросто могли лопнуть. Я их носил ровно год! А потом… продал также за 10 рублей — нашлись желающие.
Правда, концерты начали приносить вполне ощутимый доход — примерно по 30 рублей на артиста. А это для школьника были очень солидные деньги. На первый гонорар я у портного на Кубинке заказал себе пиджак — первый, самостоятельно заработанный!
* * *
Вступительные экзамены в консерваторию были невероятно трудными. В обычные вузы полагалось сдать 3-4 экзамена, а в консерваторию теоретики музыки (как я) должны были преодолеть аж одиннадцать: три общеобразовательных и восемь музыкальных. И всё в течение трех недель. Иногда на один день приходилось два экзамена… Словом, до желанных 54 баллов мне не хватило каких-то полбалла. Погоревав некоторое время, я отправился устраиваться на работу. И стал руководителем самодеятельности в «Ази» — институте нефти и химии. Так оказалось, что, пролетев мимо консерватории, я все равно с головой погрузился в студенческую среду. Да, все мои подопечные были старше меня, но зато как весело и интересно там было!
«Ази» славился своими традиционными вечерами, когда каждое институтское братство-землячество занимало отдельную аудиторию и устраивало там свой маленький фестиваль с песнями, напитками (вермуты! ромы!) и закусками: кубинцы, африканцы, вьетнамцы и многие другие. На каждом этаже были концерты и танцы. На верхнем этаже, скажем, пел Фуад ‘Фучик’ Сулейманзаде, исполнявший песни в стиле соул и самые горячие хиты той поры, а мы выступали этажом ниже, давая музыку посерьезней. Поэтому некоторые слушатели сбегали от нашего электрик-джаза — потанцевать под песни Фучика. На эти вечера пытались пробраться полгорода, но в «Ази» был очень строгий контроль.
* * *
Вторая попытка поступить в консерваторию тоже чуть не закончилась депрессией, но благодаря тому, что Госплан добавил два места, на музыковедческом факультете консерватории стало больше на одного студента (Салман Гамбаров) и студентку (Афет Мустафаева).
Учиться сперва было невероятно сложно: в зачетных книжках попросту недоставало места для всех зачетов и экзаменов. Порой задерживались в консерватории до поздней ночи, до последнего автобуса. Спецклассы не запирались, и мы этим пользовались: репетировали, устраивали своеобразные джем-сейшны на двух роялях, успевали и домашние задания сделать. А еще готовили наши музыкальные вечера. Где еще мы могли сыграть джаз на больших концертных роялях?
* * *
Учиться было непросто, но преподаватели были достойнейшими людьми и перенимать у них опыт и знания было величайшим удовольствием. Получить тройку, к примеру, у Изабеллы Владимировны Абезгауз было, конечно, «жёстко». Она ставила «удовл.», приговоривая: «Я записываю вам тройку только для того, чтобы вас лишний раз не видеть».
Изабелла Владимировна была прекрасным специалистом по истории музыки, она переехала в Баку из Москвы, когда ближайшие её родные были репрессированы по «Делу врачей». И в столице Азербайджана она со всей страстью принялась воспитывать молодых музыкантов. Ей были чужды понятия конъюнктура, необъективность, недобросовестность. И таких у нас было немало. Светлая им память!
Мои отметки варьировались от тройки до пятерки, но ни к кому у меня претензий не было. Все было заслуженно.
* * *
Студентки консерватории считались самыми красивыми девушками Баку. С ними конкурировали лишь студентки мединститута. Но я туда сравнивать не ходил, поэтому уверен, что наши были лучше всех. Это признавали и другие парни в Баку, которые всеми правдами-неправдами пытались прорваться на консерваторские праздники. Вот когда дружба со студентами-музыкантами могла пригодиться. И мы шли навстречу приятелям, проводя их мимо строгой вахтёрши:
— Это наш звукорежиссёр! Мы аппаратуру настраиваем!
— Но уже третий звукорежиссер за два часа! — сопротивлялась вахтерша.
— Так первые два не справились! А этот еще и поёт!
* * *
Знаменитыми были и консерваторские капустники. Их организовывали студенты старших курсов, а младших даже в зал не пускали:
— И без вас полно народа!
Поэтому нашему однокурснику Ибрагиму Кулиеву, которого старшие привлекли к выступлениям, мы изрядно завидовали. Мне чудом удалось раздобыть два билета. То, что я увидел, было уморительно смешно. Разумеется, не было никаких шуток о политике — исключительно про студенческую жизнь, про музыку, про наш быт — порой так едко, что учителя лишь головами качали.
* * *
Второй курс оказался значительно проще и у нас даже появилось свободное время. Но как проводили свой досуг музыканты — опять же за музыкой. Если ты обладал богатством в размере десяти рублей, можно было пойти в ресторан «Старого Интуриста» или «Нового Интуриста», взять там бутылочку шампанского, к нему кофе или мороженое, и насладиться прекрасной живой музыкой. Ведь в ресторанах играли всё наши знакомые. Они могли исполнить любую композицию по твоему желанию да к тому же в микрофон на весь зал объявить, кому эта мелодия посвящается.
Как-то раз мы с одним из моих товарищей по самодеятельности, который к этому времени уже был принят в группу Вагифа Мустафазаде, договорились провести вечер в ресторане «Нового Интуриста», тем более что с нами согласились пойти две симпатичные девушки. Ради такого случая мой товарищ даже пропустил репетицию у Вагифа. И вот мы веселимся в ресторане, заедаем «Жемчужину Азербайджана» пломбиром, слушаем музыку, танцуем… И в этот момент в зал входит сам Вагиф Мустафазаде в сопровождении двух своих музыкантов! Ох, и перепугался же мой друг! Как же он стал оправдываться, изворачиваться. У одной из девушек даже срочно случился день рождения… Вагиф нахмурился, но ничего не сказал.
Впрочем, легендарный джазмен оказался в том ресторане неслучайно. Он тоже пришел послушать хорошую музыку. Для всех нас в ту пору было чрезвычайно важно, чтобы звуковой фон был достойный, интересный, качественный.
* * *
Другая музыка звучала по советским праздникам. 1 мая и 7 ноября дружными колоннами, под бравурные марши, студенты шагали от консерватории на площадь Ленина (сейчас площадь Свободы). Первокурсники несли транспаранты и портреты вождей, а старшие маршировали «руки-в-брюки, походкой от бедра». Некоторые приходили на демонстрацию уже после наваристого хаша с чесноком под сто граммов. А я хаш никогда не любил, поэтому маршировал трезвый и к концу демонстрации страшно голодный…
* * *
У нас была хорошая группа, вместе мы преодолевали и неприятности вроде научного коммунизма или политэкономики. Готовиться к зачётам по этим муторным предметам было просто мучительно. Но хитрые студенты даже из подобной тягомотины устраивали праздники. Мы собирались компанией у кого-нибудь дома и читали конспекты по очереди вслух. Да, радость сомнительная. Но ведь приходил и наш друг с композиторского факультета Эльмар Фель, сын известного бакинского психиатра Мирона Иосифовича Феля и профессора консерватории Эльмиры Назировой. А Эльмар обычно приходил с дипломатом. И из этого дипломата он доставал вкусный коньячок. Под коньяк научный коммунизм шёл куда легче и радостнее.
* * *
А уж влюбленному студенту и подавно была не страшна никакая политэкономия. Та самая девушка Афет, которой, как и мне, повезло на поступлении, стала моей невестой. Конечно, возможности часто ходить по ресторанам у нас не было, но Баку и без ресторанов красив. Мы гуляли по паркам, по улицам.
— Вот, Афа, взгляни на Музей литературы, а рядом кинотеатр «Араз». Видишь?
— Вижу, — улыбалась Афет.
— Как ты думаешь, что их связывает?
— И что же?
— Эти здания перестроены из караван-сараев, которые больше ста лет назад построил дед моего деда — Касымбек Гаджибабабеков. А еще набережную! И многое другое…
* * *
Немало времени мы проводили и в библиотеках: и вместе, и польза для дипломных работ.
Часто ходили в кино, да не на Бельмондо и Жана Маре, а на ретроспективные показы Тарковского, Фассбиндера, Годара, Куросавы… Многое из мировой киноклассики я тогда увидел впервые. Билеты купить было не трудно, но залы были полные! У людей была тяга к настоящему искусству и эти фильмы были для людей глотком культуры.
Яркими музыкальными событиями начала 1980-х были фестивали памяти Вагифа Мустафазаде. Приезжали лучшие джазмены страны: Николай Левиновский с ансамблем «Аллегро», Алексей Козлов, Игорь Назарук, Тамаз Курашвили. Многих мы знали лишь понаслышке, ведь джаз в большой советский телевизор не помещался.
* * *
А в нашей консерватории проходили потрясающие концерты современной музыки, где, к примеру, блистала Франгиз Ализаде, познакомившая нас с музыкой Джона Кейджа, Джорджа Крамба и других авангардистов. Играл симфонический оркестр при оперной студии, которым дирижировал наш любимый маэстро Рауф Абдуллаев, иногда его заменял Олег Ефимович Фельзер. Исполняли музыку Фараджа Караева, других современных азербайджанских композиторов. Это были незабываемые вечера! И этот андеграунд, в силу своей полузапрещенности, был невероятно притягателен. В Москве и Ленинграде подобное было категорическим табу, а вот «на периферии» — в Горьком, в Тбилиси, в Баку — это вполне допускалось. На нас, скажем так, закрывали глаза…
* * *
Свадьбу решили сыграть на 14-этаже «Нового Интуриста». Но кого пригласить из певцов?
В то время, к примеру, был очень популярен Гасан Ага Хадыев. Он был прекрасным мастером, выступал на телевидении с оркестром «Дан Улдузу» («Звезда Востока») под управлением Гюляры Алиевой и сам был звездой, более чем востребованной. Шутили, что у Гасан Аги 32 свадьбы в месяц. Так вполне могло быть, потому что в Азербайджане «маленькими свадьбами» называют и торжества по случаю обрезания мальчика. Их могли проводить и днем, поэтому Гасан Ага легко поспевал на вечернюю — большую — свадьбу.
Но мы решили пригласить Акифа Исламзаде, который ранее пел на свадьбах обеих моих сестер. Акиф был тоже прославленным и востребованным исполнителем. Он даже позволял себе выбирать:
— А на ваш праздник придут люди, которым будет интересно меня послушать?
Дело в том, что репертуар Акифа Исламзаде несколько отличался от обычных свадебных программ того времени. С одной стороны, он тяготел к свежим идеям, не боялся экспериментировать, композиторы специально для него писали песни. А с другой стороны Акиф начал возвращать на сцену подзабытые азербайджанские народные песни, одной из которых была сейчас всем известная «Сары Гялин». Не случайно Акифа Исламзаде приглашал в свой театр песни Рашид Бейбутов, не случайно он сотрудничал с нашим джазовым корифеем Рафиком Бабаевым. Акиф же был у нас в Баку одним из первых исполнителей качественных песен турецкой эстрады. В 1970-е годы это тоже было в новинку.
* * *
Защитив дипломную по творчеству композитора Арифа Меликова, я отслужил в армии, полтора года отработал по распределению в Губинском музыкальном училище и в 1986 году… снова поступил в консерваторию. Теперь на композиторский факультет, сразу на второй курс.
— Да что же это такое! — сказали с отчаянием соседи. — Пока Салман учился пять лет в консерватории, мы терпели. Так он теперь снова начал учиться!
Но у меня был тогда невероятный график: я преподавал в хореографическом училище, преподавал в училище Асафа Зейналлы, играл перед сеансами в кинотеатре Низами и еще успевал посещать занятия в консерватории. Возвращался домой к полуночи и, накрыв пелёнкой (уже родился малыш!) струны, сочинял музыку.
* * *
Свое первое значительное произведение «Вариации для фортепиано» я послал в Москву на конкурс под председательством Тихона Николаевича Хренникова, председателя Союза композиторов СССР. И получил там первое место. Счастью моему не было предела! Все близкие, и особенно отец и мама были очень горды мной. Тогда меня впервые пригласили на телевидение! Но самое главное, я понял, что стою на правильном пути!..
* * *
Мой Баку полон музыкальных воспоминаний. Они повсюду: Зеленый театр, где на фестивале патриотической песни «Ты стал нашей песней, товарищ рабочий!» победили «Ашуги», созданные Эльханом Шихалиевым и Поладом Бюльбюль оглы; ресторан «Дружба» в Нагорном парке, где играли знаменитые пианист Владимиров ‘Вова’ Владимиров, контрабасист Ильяс Гусейнов и саксофонист Рафик Сеидзаде; филармония, чуть не рухнувшая от наплыва поклонников Вагифа Мустафазаде; Театр Песни, где мы провели вечер памяти трагически погибшего композитора и музыканта Рафика Бабаева; студия звукозаписи на ул. Фиолетова (сейчас Абдулкерима Ализаде), где я записывал свои «Вариации» для московского конкурса; элегантный театр Uns, к открытию которого я сделал аранжировки песен Тофика Кулиева; Театр марионеток, для которого я адаптировал оперу Узеира Гаджибекова «Лейли и Меджнун», джаз-центр на улице Бейбутова, где мы с моими партнерами по трио «Bakustic Jazz» (Эмиль Гасанов, бас-гитара и Вагиф Алиев, ударные) столько раз выступали… Дома культуры, кинотеатры, рестораны, парки…
* * *
4 октября 1997 года произошло историческое событие. В Баку, когда-то джазовой столице Советского Союза, на улице Азиза Алиева (бывшей Зевина) открылся первый в Азербайджане джазовый клуб — «Караван»! Первый! Там собрались те, для кого джаз стал большой частью души, те кому джаз помог пережить трудные времена, те, кто не мог помыслить жизнь без этой музыки. Пришли профессиональные музыканты, пришли страстные дилетанты, пришли просто поклонники… Я увидел среди наших гостей тех, кто несколько десятилетий назад в многочисленных Домах культуры играл в художественной самодеятельности, кто сочинял свои песни, кто перепевал заграничных исполнителей, кто по сути и составлял то огромное движение, прославившееся на всю страну. Они состригли длинные волосы, они надели солидные костюмы, они стали учеными, врачами, чиновниками, дипломатами, офицерами полиции, но в глазах по-прежнему ярко горел джазовый огонёк. Некоторые отважились выйти на сцену, взять гитару, сесть за рояль или за ударную установку и тряхнуть стариной — руки-то помнили!..
* * *
С тех пор в моей жизни случилось много всего: были концерты, были гастроли в Азии, Америке и Европе, были совместные проекты с музыкантами самых разных стран, были многочисленные джазовые фестивали в Баку и за рубежом. Но открытие первого джазового клуба (он просуществовал до 2008 года) в Баку стало, пожалуй, самым счастливым музыкальным событием в моей жизни — моим звёздным часом.
Салман Гамбаров — пианист, композитор, аранжировщик. Народный артист Азербайджанской республики, Президентский стипендиат, художественный руководитель Азербайджанского Государственного Театра Песни имени Рашида Бейбутова, художественный руководитель группы «Bakustic Jazz».Специально для журнала «Баку», 2020 год
Рисунки – Виктория Семыкина