Я вырос в семье известного архитектора Энвера Касимзаде, построившего в Баку много зданий – жилых, административных. И сам, став архитектором, я посвятил жизнь родному городу. Я помню разные эпохи в бакинской истории и убежден, что каждая заслужила свою особенную архитектуру.
…Мой дед по матери Ага Абдулла Дадашев был профессиональным фармацевтом. Он получил образование в Германии, и в Баку занимался лекарствами и парфюмерией. Из Франции привозил духи, а из Германии – лекарственные препараты, был очень состоятельным человеком, построил семь домов. Когда произошла революция, многие в нее не поверили, посчитав, что это ненадолго. А вот дед Ага Абдулла был более дальновиден. Он мне рассказывал:
– Я стоял на балконе и наблюдал, как в Баку входила пехота XI Красной армии. Они шли с Патамдара, спускались по Верхне-Кладбищенской и поворачивали к нам на Заведенскую. Выглядели страшно: босые, оборванные, вооруженные винтовками, какие-то отчаянные… И я понял, что большевики пришли надолго.
Ага Абдулла был знаком с Нариманом Наримановым, который до революции был врачом, а после стал председателем Совета Народных Комиссаров Азербайджанской ССР – первым советским премьером. Дед пришел к Нариманову и вручил старому товарищу ключи от своих складов:
– Нариман-бек, передаю все медицинские запасы советской власти.
Все дома деда, разумеется, тоже реквизировали, оставили лишь квартиру, где жила семья. А спустя несколько месяцев Нариманов сам вызвал Ага Абдуллу и предложил тому, как уникальному специалисту, возглавить Главное аптечное управление. И дед проработал на этой должности 29 лет.
* * *
А другой мой дед – по отцу – Алибек Касимов, был учителем русского языка и литературы и руководил школой в Петровске (Махачкале). Он перевел роман Джованьоли «Спартак» на азербайджанский язык, работал над историей кавказских войн. Однажды дед Алибек прочитал свежую повесть графа Толстого «Хаджи-Мурат» и посчитал нужным написать автору письмо. Как ни удивительно, Лев Николаевич ответил. Завязалась переписка и спустя некоторое время Толстой прислал деду приглашение посетить Ясную Поляну. Алибек отправился в Тульскую губернию и провел целый месяц в фамильном поместье Толстых. Вернулся домой с подарком от знаменитого писателя – только что вышедшим из печати двухтомником «Война и мир». А подарок самого Алибека, как я слышал, и сейчас лежит на письменном столе писателя. Это Коран на русском и арабском языках, выпущенный в Казани в 1883 году.
Впоследствии Алибек Касимов стал одним из основателей первого азербайджанского университета и заведующим кафедрой преподавания русского языка.
* * *
Когда Касимовы вернулись в Баку, им выделили жилье в здании, где сейчас Рукописный Фонд Академии наук. Там же, на третьем этаже жил выдающийся азербайджанский драматург Гусейн Джавид. Дед с ним дружил, семейно ходили друг к другу в гости. Однажды вечером Касимовы гостей не дождались, прибежала лишь заплаканная Мушкиназ-ханум – супруга Гусейна Джавида – и только произнесла:
– Джавида забрали!
В стране свирепствовали репрессии. И все бывшие члены партии «Мусават» сразу оказывались в списках врагов народа. Несдобровать бы и деду, но он успел умереть своей смертью.
Почти всех наших родственников не миновала чаша сия: многие были расстреляны или сосланы.
* * *
После смерти Сталина в Баку вернулся лишь бабушкин брат Лятифбек Ибрагимбейли. Его сослали как офицера царской армии и адьютанта генерала Мехмандарова. Так в старой шинели, спустя 25 лет Лятиф-даи и вернулся.
Я был еще маленьким. Мы только переехали на новую квартиру. Однажды вечером в дверь позвонили.
Я открыл.
– Это квартира Энвера Касимзаде? – строго спросил невысокий, седой, худощавый мужчина в длинной шинели без погон.
– Да-а.
– Вызовите его!
«Ничего себе!» – удивился я. Папа – министр, а его требуют вызвать. Кто же это такой?
Отец вышел. И несколько секунд они с гостем смотрели друг на друга. Затем, конечно, начались объятия, слёзы… Впоследствии я не раз поражался, как дяде Лятифу удалось сохранить в долгой сибирской ссылке настоящие аристократические манеры. А уж когда он принимался экзаменовать мой французский язык, я не знал куда прятаться от стыда.
– Эх ты! – говорил мне отец. – Человек провел четверть века в ссылке, и всё помнит, а ты простые правила затвердить не можешь!..
* * *
Сам я родился в Старом городе – бакинской Крепости, во Втором Замковском переулке. В одной комнате жила наша семья, в другой жил папин брат Экрем (его дочери Фидан и Хураман Касимовы стали оперными примами, они мои двоюродные сестры). Третья комната была папиной старшей сестры – Зякии, а в четвертой жила бабушка с еще одной моей тетей – Дилярой. Помню, как мы с крепостными пацанами бегали по узким, кривым улочкам Ичери Шехер. Иногда бабушка вручала мне жестяной бидон с узким горлышком и отправляла меня в ближайшую керосиновую лавку. Три литра, кажется, стоили 10 копеек.
Далеко мне разрешалось ходить только в сопровождении взрослых. С мамой я иногда путешествовал на рынок. Базарная улица была прямо за крепостной стеной, но тогда это казалось значительным приключением. Напротив недавно построенного Монолита были мясные ряды, где мы покупали к обеду мясо, затем также неторопливо возвращались домой, через парные крепостные ворота.
Я еще застал стоящий монумент поэту Сабиру работы Якова Кейлихеса, который заменили в 1958 году на гранитный монумент Сабиру же, но уже сидячему – работы Джалала Карягды. Я застал верблюдов на Базарной площади. Помню, как прямо на улице жарили вкусные кутабы с начинкой из верблюжьей требухи. Помню, как появилась первая очередь бульвара вдоль улицы Басина (сегодня ул. Физули). Помню еще цельный комплекс скульптур на бывшем доме Союза Горнорабочих – работы уникального скульптора Степана Эрьзя.
Сквер моего детства – садик имени 26. Туда часто водили на прогулку наш детсад швейной фабрики имени Али Байрамова. В сквере еще не было больших деревьев, но мы весело играли в «войнушку», прячась за кустами лигуструма, которые казались мне огромными. Или я был еще таким маленьким, что и за кустом мог скрыться?
* * *
Самое любимое место всех бакинцев – бульвар. Он тогда был другим: простым, провинциальным, не очень ухоженным. Не было той вылощенности, которой сейчас славится весь центральный Баку, походящий на ухоженного барина. А в те годы этого не было, ведь средства выделялись ограниченные.
Подумать только! Я прыгал с парашютной вышки на бульваре! Стоило это удовольствие дороже кино – 40 копеек! И нужно было весить не менее 40 килограммов, иначе трос просто бы не спустился, противовесы бы не сработали. Можно было прыгнуть и с 20 метров, но это считалось несерьезно, и все карабкались на самую верхнюю площадку – 60 метров. Там работали два инструктора, один из которых облачал очередного «героя» в привязные ремни, охватывающие бёдра и спину, а другой объяснял главные правила, как спускаться, как приземляться, подогнув колени. Ничего опасного в этом прыжке не было, но все равно было страшновато шагнуть с высоты, откуда прохожие казались муравьями. Но прыгали с удовольствием все – и парни, и девушки. Даже очередь стояла.
В начале 1990-х я хотел восстановить парашютную вышку, чтобы возобновились прыжки, даже договорился с заводом. Но не срослось, было тяжелейшее время, не до этого оказалось.
* * *
Там, где сегодня располагается череда проектных институтов, был Зеленый рынок, куда мы ходили за всякой мелочью. А за капитальными покупками мама ездила на Тезе Базар. Ездила на троллейбусе, хотя у мужа был персональный автомобиль ЗИМ. Пользоваться служебным транспортом для личных целей было не принято. Даже когда отец приезжал на дачу в Шувеляны, он машину сразу отпускал. Да у нас на даче и ворот-то не было – лишь калиточка.
И сама дача была проще некуда – домик с двумя смежными комнатами. Бабушка просила:
– Ай, Энвер, сколько нам возиться с керосинкой, построй хотя бы кухню! Ты же министр строительства!
Но отец отмахивался и забирал нас, детей, на море. До моря было около трех километров с горки. А обратно столько же в горку. И ничего, шли пешочком, веселились, радовались солнышку и ветерку.
Соседями по даче были с одной стороны директор Музея искусств Кязимзаде, а с другой – начальник УПО МВД Гамидов. У соседей были примерно такие же дома. Только у генерала Гамидова домик был, в отличие от нашего, оштукатуренный. Вот и всё. Границы между участками (участки были большие) просто обозначались инжировыми деревьями. Причем бабушка строго-настрого запрещала нам срывать ягоды с соседской половины. Тем более, что инжира и не на границах было полно. Виноградники и инжир – вот и вся растительность. Никакой пафосной экзотической флоры. С соседскими детьми мы дружили и резвились вместе то у них, то у нас…
* * *
Школа №23 на улице 28 Апреля (теперь 28 Мая), в которую я поступил, была одной из легендарных школ Баку. На протяжении сорока лет ею руководила невероятная Валерия Петровна Курдюмова: строгая, решительная, собравшая блистательный состав предметников и бывшая истинным педагогом. Она разговаривала с нами не как с детьми, а как со взрослыми, серьезно обсуждая различные школьные вопросы. Валерия Петровна поспособствовала моему приближению к профессии. Она заметила, что я неплохо рисую и сказала:
– Эльбай, а что если тебе составить художественный совет школы, собрать талантливых ребят и оформить нашу школу. Начните, например, с пионерской комнаты…
Валерия Петровна приобрела для нас краски, кисти и прочее необходимое. И мы принялись за работу. Дошли даже до того, что рисовали по мокрой штукатурке фрески. До недавнего времени в старом здании сохранялось в вестибюле очень интересное панно «Бригантина», сделанное нами – семиклассниками-восьмиклассниками 1960-х.
А наша четверка друзей – Фазик, Карен, Саша и я – вся в один год поступила на архитектурный факультет Политехнического института. И мы учились в одной группе.
* * *
В 1966 году был невероятный конкурс – 25 человек на место. Это случилось потому, что сразу два класса – десятый и одиннадцатый оказались выпускными. Но несмотря на то, что мой отец был ректором Политехнического института, я два года усиленно готовился, занимался с репетитором по математике и физике.
Математику, рисунок, черчение я сдал на отлично, а вот по физике мне поставили четверку, несмотря на то, что я ответил на все вопросы. Я очень расстроился, опасался, что влетит от отца.
Но он вечером, будучи, разумеется, в курсе, мне сказал: «Ничего, остальные ведь ты сдал нормально».
Много позже я узнал, что вступительную оценку мне снизили по приказу отца, чтобы не думали, что сын ректора пользуется какими-то поблажками. А о каких поблажках могла идти речь? Когда, поступив, я немного расслабился, то на первой же сессии схлопотал по математике неуд! И побежал в деканат умолять, чтобы отцу не докладывали, а позволили пойти на пересдачу. Сегодня разве кто-то осмелится сыну ректора поставить отметку ниже «отлично»? Но тогда были такие правила, такие понятия о порядочности, об интеллигентности.
К слову, когда отец увидел, что у многих абитуриентов 1966 года прекрасные оценки по черчению и рисованию, какие талантливые дети поступают, он в министерстве просвещения добился разрешения удвоить число мест на факультете. Так появились группы Р-1 и Р-2, А-1 и А-2 – русские и азербайджанские.
* * *
Я навсегда запомнил уроки отца. Когда мне было 14, он приобрел мне годовой абонемент в Театр Оперы и балета. Раз я сходил, а потом начал пропускать. Отец это заметил, ругать меня не стал, но лишь сказал: «Не хочешь – не ходи. Но я хочу, чтобы ты был интеллигентным человеком». С тех пор я не пропустил ни одного представления. Отец же научил меня любить и понимать мугам. Он говорил: «Если ты не поймешь и не полюбишь мугам, ты никогда не будешь настоящим азербайджанцем». При том, что у нас дома все говорили по-русски.
Еще я как-то раз по молодости на соседском празднике выпил бокал вина, отчего мне стало весьма плохо. И отец на утро мне просто сказал: «Никогда не делай того, что не умеешь!» И всё. А больше ничего и не требовалось. Этих слов было достаточно, чтобы я всю жизнь был внимателен ко всем своим начинаниям… О профессии, правда, мы с отцом почти не разговаривали. Вероятно, он считал, что я еще не созрел. Да так и не успел. Даже не застал, как я окончил вуз…
* * *
Мы с однокурсниками очень любили гулять по городу: скверы, улицы, набережная. Захаживали в пивную «Кяхряба» или в винный подвальчик, где подавали вино с жареным миндалем. Обедали иногда в Старом Интуристе. Там мы обожали разглядывать завсегдатаев. Например, был знаменитый адвокат по прозвищу Рябчик. Его всегда обслуживал официант Степанов, похожий на полковника КГБ. Степанов первым делом завязывал Рябчику накрахмаленную салфетку и подавал чай, в стакане с серебряным подстаканником… В Старом Интуристе мы однажды познакомились с легендой бакинского джаза Вагифом Мустафазаде. Просто увидели, что ему одиноко и подсели. Он был, конечно, старше нас, но компанию доброжелательно принял.
А больше всего мы просиживали в простейшей кафешке «Сярин» («Прохладное») в Молоканском саду. И часами напролет говорили об архитектуре, о своих кумирах: Людвиге Мис ван дер Роэ, Алваре Аалто, Кэндзо Тангэ, обсуждали свежий номер подпольно перепечатанного и переведенного французского архитектурного журнала, который в Баку был доступен единицам… Романтическое было время. У меня в комнате висел портрет Ле Корбюзье. Родня удивлялась:
– И зачем? Лучше дедушку повесь!
* * *
Мне преподавали замечательные архитекторы. Например, Леонард Игнатьевич Гонсиоровский, автор стадиона имени Сталина (сейчас стадион имени Тофика Бахрамова), строгий, внимательный. Мы его очень боялись и уважали. Или Гасан Меджидов – автор Музея Ленина (сейчас Музейный центр) – талантливейший, интеллигентнейший. Увидеть Гасан-агу в даже слегка смятых брюках было немыслимо! Да, вокруг было множество выдающихся зодчих, без которых облик Баку был совершенно иным.
А первым моим руководителем стал Ганифа Али-Искендерович Алескеров – автор генеральных планов многих городов Азербайджана. Он был очень мудрым человеком с острым складом ума. Он мне советовал: «Никогда не говори дураку, что он дурак. Иначе у него появится мания величия. Предоставь дураку поле деятельности, и он себя проявит».
Особое место в моей биографии занимает академик архитектуры Микаэль Усейнов – автор огромного количества знаковых бакинских зданий. Я был его аспирантом, а позже именно Микаэль Алескерович рекомендовал меня на должность главного архитектора Баку.
Микаэль Алескерович был одиноким человеком и в последний путь провожали его мы – его ученики…
* * *
Я не могу сказать, что Баку того периода был лучше, чем теперь. Это был ТОТ Баку, Баку, полностью соответствовавший тому строю со всеми его плюсами и минусами. В советское время все было централизовано, все вопросы, связанные со строительством, определялись госпланом, государство было само заказчиком, само проектировщиком, само застройщиком. Это был такой универсальный комбайн, который за все отвечал. При этом каждое рождающееся здание было уникальным. Допустим, в конце 1940 годов появились парные здания на пересечении проспекта Кирова и улицы 28 Апреля (сейчас проспекта Бюльбюля и улицы 28 Мая) – кинотеатр Низами и здание Минпищепрома. Изящные, ни на что не похожие! Появилось здание Союза Художников – чудесное, лаконичное, очень интеллигентно сделанное. Позже появилась Библиотека имени Ахундова. Еще позже – Музей Ленина (сейчас Музейный Центр). Каждое такое здание становилось событием в истории города. Сегодня тоже появляется много прекрасных зданий, но событиями они не становятся, потому что есть тираж, слишком велик масштаб застройки…
* * *
Я родился в 1948 году, когда в Баку, как и во всех крупных городах СССР практиковался стиль, получивший название «Сталинский ампир». И несмотря на то, что очень много говорилось о стирании грани между национальной культурой и советской культурой, нашим зодчим Микаэлю Усейнову и Садыху Дадашеву в своих произведениях удалось сохранить азербайджанскую национальную романтичность: колонны, капители, арки, орнаменты, балконы, эйваны, эркеры…
В сталинские времена архитекторы были обласканы властью, получали большие гонорары, премии. При Хрущеве все изменилось, архитекторов перевели на жесткие оклады. Началась пресловутая борьба с излишествами. Первой жертвой оказалось здание нашей Академии Наук. Убрали из проекта шпиль, убрали фигуры. Даже огромные гранитные колонны хотели отменить, но они уже приехали в Баку и возвращать их было поздно. И колонны установили.
И вместо индивидуального строительства началось строительство типовое: типовые дома, типовые кинотеатры, типовые школы. Скажем, бакинский ЦУМ – пример такого типового проекта. Возник первый микрорайон и остальные – следом… Сегодня «хрущевки» принято ругать. И мне, как архитектору, они не нравятся, хотелось бы, чтоб дома были красивее. Но стоит признать, что это был очень сильный социальный проект. Я помню, что в доме на проспекте Кирова (сейчас проспект Бюльбюля), где мы после Крепости получили квартиру, были подвалы, причем очень глубокие и без окон. И в этих подвалах жили люди. Были многочисленные коммунальные квартиры с общей кухней, с общим туалетом и бесконечными скандалами, кто чье мыло украл. И при Хрущеве стали всех этих людей расселять в отдельные квартиры.
Архитектурная «оттепель» началась ближе к концу 1960-х, когда Хрущева сняли. И постепенно в городе стали появляться отдельные знаковые объекты: Дворец Ленина (сейчас Дворец Гейдара Алиева), цирк и другие.
И в 1970-е годы, когда Азербайджаном стал руководить Гейдар Алиевич, он эту практику расширил: добился разрешения на строительство многих уникальных объектов. Например, в Баку был построен знаменитый Дворец «Гюлистан», который, правда, для Госплана СССР проходил как «комбинат общественного питания». Иначе Москва сразу бы завернула: какие еще дворцы торжеств?
* * *
Для Гейдара Алиевича архитектура и город – были совершенно исключительной темой. Он ведь и сам когда-то хотел стать архитектором и проучился в индустриальном институте до третьего курса, но потом началась война. И однажды, когда мы беседовали, он мне сказал:
– Ты счастливый человек, ты смог завершить свое архитектурное образование. А вот мне не довелось.
– Признаться, Гейдар Алиевич, я в молодости мечтал стать дипломатом, а не архитектором.
– Ну не знаю, что потеряла мировая дипломатия в твоем лице. Но архитектура приобрела хорошего специалиста.
В 1990-е годы, когда я уже был главным архитектором Баку, почти каждое воскресенье Гейдар Алиевич вызывал меня в Загульбу, чтобы поговорить на те или иные городские темы. И, пожалуй, это было самое счастливое время. Многие вещи для меня открылись по-новому, многое я стал понимать глубже, в государственном масштабе.
Горжусь тем, что именно мне было поручено оформить сцену для первой присяги Гейдара Алиева, как президента независимого Азербайджана.
* * *
С 1980-х годов наш Союз Архитекторов располагается в старинном особняке, построенном по проекту польского архитектора Евгения Скибинского для промышленника Ага Балы Гулиева больше ста лет назад. Ага Бала Гулиев, человек с тремя классами образования, выбился в крупнейшие предприниматели рубежа веков. Он был настоящим мучным магнатом, который и сам владел мельницами, и поставлял мельничное оборудование всей Российской империи. Фотопортрет, который висит у нас, был сделан в его брюссельском офисе. Революция застала Ага Балу в Иране и больше он на родину не вернулся, лишь вызвал к себе семью. А его дом заняли новые жильцы. И я очень благодарен людям, которые жили в этом особняке свыше полувека и сохранили его уникальные интерьеры и отчасти даже мебель: например, гигантский книжный шкаф, чеканный медный потолок, люстру, камины росписи стен, потрясающую мраморную статую 1836 года и многое другое. Таких интерьеров Баку очень мало. Здесь нередко снимают кино.
Евгений Скибинский, наряду с другими зодчими польского происхождения, был одним из авторов исторического Баку. Когда в прошлом году в Баку появилась улица Польских Архитекторов, мне поручили сделать соответствующую мемориальную доску. Имя Евгения Скибинского заняло там свое почетное место.
Мой отец Энвер Касим-заде в свое время спроектировал одну из первых станций бакинского метрополитена – «Улдуз» («Звезда»). Когда я только-только стал главным архитектором – на самом закате советской эпохи – мне тоже предложили осуществить проект новой станции – «Проспект Ленина». Но какие уж там проекты в начале 1990-х?.. Повторное предложение ко мне поступило уже в XXI веке, от нового начальника метро:
– Эльбай-муаллим, хотим тебе поручить одну станцию сделать.
– Какую?
– На бывшем проспекте Ленина, сейчас – Азадлыг («Свободы»). Она была много лет законсервирована и вот пришло время.
Вот ведь! Сколько лет меня ждала эта станция! И дождалась!
«Проспект Азыдлыг» стала первой однопролетной станцией в бакинской подземке – без колонн, без дополнительных опор, совершенно иное пространство, которое было очень сложно собрать. Орнаменты там сперва принялись выполнять фрезой, но я не стерпел никаких отклонений от эскизов, разбивал молотком неудачные плиты и в итоге вынудил метростроевцев приобрести дорогущий станок с лазерным резцом.
На станции установили пять оригинальных люстр: преогромных – шесть на шесть метров, каждая весом 2,5 тонны! А поскольку станция названа в честь проспекта Свободы, то в переходах и вестибюлях мы разместили панно, отображающие историю азербайджанской архитектуры.
* * *
Чтобы отдохнуть душой я всегда иду в Старый город. Рядом с Девичьей башней у меня есть любимая чайхана, где я люблю сидеть, размышлять, смотреть на проходящих мимо людей, иногда разгадывая, кто они и о чем думают. Да, среда, в которой я родился и вырос, давно изменилась, как продолжает меняться и Старый город. И как профессионал, я понимаю, что в Ичери Шехер есть старые здания, которые сегодня невозможно использовать ни как жилье, ни как объекты общественного назначения – маленькие, ветхие, не представляющие никакой архитектурной ценности. А архитектурная ценность зданий состоит в том, чтобы нести информацию о культурном наследии нации. Иначе зачем они? Отношение к памятникам должно быть осмысленным, не нужно поддаваться эмоциям. Очень часто, когда мы с друзьями вспоминаем прошлое, они говорят: «Как раньше было хорошо!». Это просто ностальгия. Раньше было не хорошо, а просто было иначе. И мы просто грустим по молодости, которую вернуть не в силах.
* * *
Баку преобразился. Он, может быть, утратил тот облик, к которому привыкли мои ровесники. Однако новое поколение воспринимают город таким, какой он сейчас. И они будут его помнить таким и детям своим будут рассказывать про Баку своей молодости. А город продолжит меняться. Он должен меняться, хотим мы этого или нет. Город – это не камни и асфальт, это живой организм, со своими проблемами и своим стремлением обновляться. Неспособность обновляться приводит к смерти. Мне не стыдно за современный Баку. В прошлом году мы с Международным Союзом Архитекторов провели большой форум, приехали 500 человек из 124 стран мира. И это были не туристы, которым все нравится. Это были архитекторы. А архитекторы народ вредный, они смотрят пристально, рассматривают внимательно и добиться от них искреннего комплимента очень непросто. Так вот эти наши гости были в восторге. И до сих пор вспоминают. И мечтают вернуться.
Я думаю, что современный Баку – город, которым можно гордиться, город, куда можно и нужно приглашать гостей. При этом надо не забывать учиться, перенимать позитивные новшества у других. Не стоит быть снобами, дескать, мы самые лучшие. Мы не должны быть лучше всех, мы должны быть просто такими, какие мы есть. Для этого у нас есть история, есть традиции. И есть потенциал, чтобы проявить свою индивидуальность во всем, в том числе и в архитектуре.
Эльбай Касимзаде. Родился 26 декабря 1948 года в городе Баку. Заслуженный архитектор Азербайджана. Председатель правления Союза Архитекторов Азербайджана. Действительный член Международной академии архитектуры, вице-президент Международной Академии архитектуры Стран Востока, член Совета Международного Союза Архитекторов. Профессор, заведующий кафедрой архитектурного проектирования и градостроительства Азербайджанского Архитектурно-Строительного Университета. Главный архитектор Баку в 1989-2001 гг. Кавалер орденов «Шохрет» и «Шараф».Специально для журнала «Баку», 2020 год.
Рисунки – Катя Толстая