Я бакинка до мозга костей, до кончиков волос. И если в Баку дуют ветры, я воспринимаю это не как ураган, а как поток воздуха, несущий что-то новое, что-то хорошее. Я с радостью дышу этим воздухом. Это мой бакинский воздух, который помогает мне жить.
«Комсомольская поэма» Самеда Вургуна, по которой был снят фильм «Семеро сыновей моих», автобиографическая. Рассказывает она в том числе и о моем отце, который дружил с таким же молодым Самедом Вургуном, и с ним, как говорится, боролся за комсомольские идеалы в азербайджанской провинции. Папа закончил в Газахе железнодорожный техникум, а затем его, как активного комсомольца, направили в Баку – в институт народного хозяйства имени Энгельса.
У института было два общежития – мужское и женское. И студенты института, конечно, дружили общежитиями. А девушки к тому же обстирывали земляков-однокашников, отчего дружба становилась еще более крепкой. Там мой папа и познакомился с моей мамой… И вскоре им, как молодой комсомольской семье, выделили комнату в самом центре Баку – на Парапете, сейчас это Площадь Фонтанов. Там я и родилась.
Внизу нашего двухэтажного дома были магазин спортивных товаров «Динамо» и гастроном, прозванный в народе «Мясокомбинат», а наверху жили мы с соседями.
* * *
О, у нас были потрясающие соседи! Рядом с нами жил генерал-майор Гусейн Джавадов – большой начальник в МВД, жила актриса Лейла Бадирбейли – звезда фильма «Аршин мал Алан», жила Лейла Терегулова – племянница супруги великого композитора Узеира Гаджибекова, первая женщина-конферансье в Азербайджане, работавшая в филармонии, жила Шафига Бирюкова – первая женщина-телережиссер. А еще рядом жила Зина Гаджиева (на самом деле она была Зулейха, но ее все звали Зиной) – знаменитая азербайджанская спортсменка, чемпионка, которой композитор Тофик Кулиев посвятил одну из своих ранних песен: «Там в садах Азербайджана, где айва желтей шафрана, ждет меня Зулейха-ханум! Станом тоньше кипариса, А лицом нежней нарцисса, гюлим-джан, Зулейха-ха-а-анум!» Я почему помню песню – у нас на кухне висел репродуктор, сам включался, сам выключался, и Рашид Бейбутов из него пел эти песни. А Зулейха Гаджиева, обладавшая прекрасным голосом, стала одним из первых дикторов на азербайджанском радио. И недавно, когда праздновали 60-летие азербайджанского телевидения и 90-летие радио, она сидела в первом ряду.
* * *
Мой отец ушел на фронт одним из первых. Мне тогда было всего 11 месяцев. Долгое время мы не получали от него ни весточки. И лишь после Сталинградской битвы стали изредка приходить солдатские треугольники… Отец демобилизовался поздно: в конце войны он был назначен заместителем коменданта Вены и занимался возвращением на родину произведений искусства, вывезенных нацистами из СССР. Это потребовало значительного времени, поэтому лишь в 1947 году в нашу дверь постучали. Я уже была достаточно взрослая – скоро в школу! – чтобы открыть дверь. На пороге стоял незнакомый военный, высокий, в шинели…
– Азизова Мохтарама здесь живет? – нерешительно спросил он.
– Мама, мама! – закричала я, – Тебя тут какой-то дядя спрашивает!
Вышла мама, взглянула на «гостя» и тут же обмякла – потеряла сознание. Мужчина подхватил ее, а я принялась колотить его руками и ногами: как он смел так навредить моей маме?
Поднялась страшная суматоха: все плакали, обнимались… Мама пришла в себя и сказала:
– Это твой папа, доченька!
* * *
Помимо писем, мы всю войну, как семья офицера, получали спецпаек. Помню, что однажды в пайке кроме всяких консервов и яичного порошка, были очень красивая беретка и булочка с изюмом. Мне надели эту беретку, я взяла булку, и мы с тетей и старшей сестрой отправились на печальное мероприятие – похороны выдающегося нашего военачальника – Ази Асланова, гвардии генерал-майора и дважды Героя Советского Союза, погибшего зимой 1945-го. Народа собралось видимо-невидимо, Ази Асланова очень любили, им очень гордились…
И в этой толпе какие-то озорники выхватили у меня из руки булочку, а с головы сорвали беретку. И мгновенно скрылись! Как же я зарыдала! Плакала долго. Какая-то женщина погладила меня по голове и сказала:
– Не плачь, девочка! Он погиб, как герой! Мы всегда будем его помнить!
И смех, и грех. Все живо в глазах моих…
…В другой раз подобное людское море собралось через три года, когда хоронили Узеира Гаджибекова. Церемония прощания проходила в здании Академии Наук («Исмаилийе»), оттуда траурная процессия отправилась к Аллее Почетного захоронения. На улицах, на балконах, у окон было невероятно много народа. У здания Монолит даже обвалился один из балконов, упав на почтенного профессора из педагогического института. Ученый, к счастью, остался жив.
На тех похоронах мы были уже с папой и мамой. И я, видя их неподдельное горе, со всей детской непосредственностью попыталась утешить родителей: «Узеирбек умер, теперь я буду сочинять музыку». Экая самонадеянность, да? А ведь у нас тогда даже пианино дома не было. Да и как его в 12-метровую комнатку втиснешь?
* * *
Впервые меня отдали учиться музыке, когда мне было 5 лет. Одна из соседок, у которой было фортепиано, разрешила приходить к ней и заниматься. Но уже во время третьего моего урока, на котором я прилежно долбила пальцем одну клавишу: «Ан-дрей-во-ро-бей, не-го-няй го-лу-бей!», соседка сказала: «Доченька, наш папа Гусейн спит, ты пока иди домой, когда он проснется, я тебя позову».
Сколько лет уже прошло, а папа Гусейн так и не проснулся. И больше я к ним не ходила. А чуть позже моему отцу, как ветерану войны, дали отдельную квартиру, и мы переехали.
Когда я подросла и уже училась в четвертом классе, новые соседи принялись укорять моих родителей: «Девочка ваша такая способная, постоянно поет, танцует, отдайте ее в музыкальную школу!»
«Но на чем она будет учиться? На барабане? На гитаре? На сазе? Инструмента-то нет!»
И посреди этих разговоров вдруг звонит папин приятель Махмуд, настройщик роялей и сам прекрасный пианист. И говорит маме такие слова:
– Мохтарама, в аэропорту, по пути из Германии в Казахстан, приземлились три бомбардировщика. На борту каждого по 3-4 трофейных пианино. Они хотят от них избавиться, потому что инструменты плохо закреплены и самолет из-за них теряет баланс. Срочно приезжай, возьми деньги, если нет – я добавлю.
– Меня муж убъет, как я могу?! – говорит мама. Папа мой не был против музыки, просто он опасался, что его, занявшего руководящую должность, обвинят в любви к роскоши.
– Тогда я сам привезу!
И привез. Так у нас появилось пианино Schönlein Berlin, которое до сих пор живо – без канделябров, без ножек, но звук по-прежнему восхитительный!
Только открыли крышку, я сразу, двумя руками, в октаву, заиграла арию Шаха Исмаила из одноименной оперы. И все вопросы «отдавать или не отдавать Рухангиз учиться музыке» сразу отпали.
Музыкальную семилетку я окончила за три года.
* * *
Отец мечтал, чтобы я стала юристом, как он. Мама хотела, чтобы я занялась историей – как она. Но оба согласились, чтобы я после 7-го класса попробовала поступить в музыкальное училище. И меня сразу приняли на теоретический факультет с композиторским уклоном.
Заодно я, из любопытства, посещала уроки на факультете мугама – традиционной азербайджанской музыки.
Спустя некоторое время преподаватель Сеид Шушинский – корифей мугама, поинтересовался:
– Ты столько ходишь на мои занятия, поняла ли что-нибудь? Усвоила ли?
И я запела мугам «Шахназ».
Через несколько секунд знаменитый вокалист-ханенде зажал руками уши и закричал:
– Остановись! Остановись, умоляю!
И объяснил, что я пою чересчур по-европейски. На этом моя карьера в мугаме и закончилась.
Но на уроках по музыкальной литературе я все равно продолжала петь, потому что очень это любила. Наверно, поэтому я и посвятила свою жизнь песням.
* * *
По окончании музучилища мне выдали двойной диплом. Как композитор, я могла поступать в консерваторию, а как теоретик, была обязана отработать два года в провинции. Как быть? Я обила все пороги в министерстве культуры: «Ну дайте документы, чтоб хоть попробовала поступить!» Ни в какую! Тогда, за два дня до первого экзамена, я решилась на отчаянный шаг – пошла на прием к руководителю консерватории Джевдету Гаджиеву, с трудом пробилась через оборону секретарши и ворвалась в кабинет ректора. Джевдет Гаджиев сурово воззрился на меня: что это за очкастое чудо с косичками отвлекает от дел? И тут я разревелась. Знаменитый композитор сразу смягчился: «Что случилось, доченька?» Всхлипывая, я объяснила ситуацию. «Девочка, успокойся! Тебе есть что показать? Ты сможешь это сыграть?» И в итоге он пригласил меня на экзамен, где я, еле придя в себя от волнения, дрожащими руками сыграла фрагменты из своих сонатин, прелюдий, несколько песен и романсов.
– Вот, – сказал Джовдет Исмаилович представителям министерства, — И вы ей не хотели дать шанс? Прошу вас подготовить все документы. Пусть девочка поступает.
На 9 экзаменах я набрала 43 балла из 45 возможных и поступила в консерваторию.
* * *
Давным-давно музучилище и консерватория располагались в одном здании. После окончания занятий мы любили гулять пешком и это был целый ритуал. Проходили мимо кинотеатра Низами, разглядывая афиши, выходили на Торговую. Доходили до «Магазина Шахновича» — гастронома, который так назывался в честь директора – героя Советского Союза Моисея Давидовича Шахновича. Там продавались безумно вкусные пончики, присыпанные сахарной пудрой.
С этими пончиками мы заглядывали в Книжный пассаж, где рассматривали свежую литературу, красочные открытки, выходили на просторный Парапет, сейчас Площадь Фонтанов. А возле кинотеатра «Араз» у меня была дополнительная обязанность – по просьбе мамы я должна была покупать у лоточницы пирожки с требухой – для кота. Они стоили 5 копеек. Я покупала «для кота» эти пирожки и приходила домой уже сытая. Коту доставалось очень немного.
В кинотеатрах тогда шли фильмы, которые можно было смотреть по 30 раз. Мы всё надеялись, что в этот раз Чапаев не утонет…
Помимо кинотеатров, нашей культурной точкой был, безусловно, Театр оперы и балета, куда мы ходили на все представления. А в филармонию мы ходили даже на репетиции! Ведь у нас играли Ван Клиберн, Ли Ши Кунь, у нас был легендарный дирижер Ниязи. Да, это была великая музыкальная эпоха!
На улице можно было встретить художника Микаила Абдуллаева. Гуляя по бульвару, можно было увидеть замечательных артистов, известных музыкантов… В Баку было меньше народу и поэтому люди друг друга видели! И находили время, чтобы поздороваться.
Однажды мы с отцом были в летнем кинотеатре «Бахар», и туда же пришел Бюльбюль со своей супругой! Отец встал и поздоровался с великим певцом.
– Папа, – поразилась я, – ты знаешь Бюльбюля?
– Его знают все, – сказал отец.
Сейчас великие предпочитают не быть на виду. Да и есть ли они?
* * *
Нам, студентам – будущим композиторам – не разрешали писать произведения вне программы. Однако я, конечно, сочиняла песни, это был мой жанр… Когда папа скончался, я написала очень лирическую песню. Но кому ее показать? Двух мнений быть не могло. Конечно, только самому Рашиду Бейбутову! Взяла я в охапку две песни и один романс и отправилась к маэстро — всесоюзному любимцу. Он жил в большом доме ученых на набережной, возле фуникулера. Я нажала кнопку дверного звонка, Рашид Меджидович отпер дверь сам… Это сейчас даже до менеджеров не дозвонишься, а тогда было намного проще.
– Ты к кому, деточка? – спросил Бейбутов.
– К вам! С песнями! Я композитор!
– Вот как? Джейран! У нас гости!..
Он пригласил меня в комнату, за рояль. И я сыграла мою песню «Интизар» (это значит «тоскливое ожидание»). Бейбутов выслушал и ласково спросил:
– Деточка, что же у тебя случилось, что ты написала такую печальную песню?
Я, с комком в горле, рассказала ему про папу.
– А что еще покажешь? – ласково спросил Бейбутов.
И я ему показала свою колыбельную.
– Я, пожалуй, попробую ее исполнить, — задумчиво сказал Бейбутов.
– Попробуйте, пожалуйста, – воскликнула я. – Конечно, мужчины не поют колыбельных, но ведь Поль Робсон же исполнил «Summertime» Гершвина, а это тоже колыбельная!
– Оставь мне ноты, – сказал Рашид Меджидович, – пусть у меня полежат. Я не знаю, когда я это спою, но… пусть полежат здесь. И впредь показывай мне свои песни.
Так началось наше сотрудничество. Сколько лет прошло, но что бы я ни писала, я до сих пор пишу на голос этого гениального певца.
* * *
Прошло три года. Я была с мамой в Москве. Мы гуляли в Лужниках и ели мороженое… И вдруг я услышала свою музыку!
– Мама! Это моя музыка!
– Ну конечно, чья же еще музыка будет звучать в Лужниках? Только твоя! – смеясь, не поверила мне мама.
Но я бросилась искать источник звука. Оказалось, что это был репродуктор возле киоска, торговавшего грампластинками.
– Что за песня сейчас звучала? – спросила я у продавщицы.
– Это новая пластинка Рашида Бейбутова, выпущенная Апрелевским заводом, — с гордостью сказала мне девушка. И тогда я с неменьшей гордостью показала ей вторую строчку в списке песен: «Рухангиз Гасымова – Лай-лай (колыбельная)».
Я купила несколько пластинок и одну из них подарила Рашиду Бейбутову.
На открытии своего Театра песни Бейбутов спел мои песни «Интизар» и «Анаджан, достум эвлянир» («Мама, мой друг женится»), которая стала моей визитной карточкой…
* * *
Самая лучшая моя пора – с 22 до 47 лет – пришлась на телевидение. Я начала работать на телецентре в 1962 году. Ах, какие люди работали в то время на ТВ: лучшие поэты, лучшие журналисты, лучшие актеры, лучшие художники!.. Кто были моими руководителями и наставниками? Замечательный писатель Фиридун Агаев, виртуозный переводчик и журналист Тофик Рустамов, Анар, нынешний классик… Главным редактором у нас был Рауф Исмайлов – человек, который ценил не то что каждое слово – ценил каждую букву, каждую запятую родного языка! Председателем Гостелерадио тогда был прекрасный журналист, поэт и организатор Теймур Алиев. И он привлекал на телевидение такие же масштабные личности. Словом, там собралась настоящая элита азербайджанской культуры, дотянуться до которой стало моей заветной мечтой! Со дня основания киноредакции я была звукорежиссером, но часто приходилось писать для фильмов музыку, быть диктором, а в мультфильмах я даже озвучивала разнообразных животных. Телефильмы-то были малобюджетные, вот и выкручивались как могли. Так что в энциклопедию я попала как автор музыки к первому азербайджанскому телевизионному мультфильму, выпущенному в 1964 году. Он назывался «Говорящие огоньки».
Я еще написала шесть пьес, три из которых попали в Золотой фонд телевидения. И на праздники их показывают все каналы, словно «С легким паром!» в Москве, уж извините за такое сравнение. Музыкальных пьес было много и для театра – драм, мелодрам, комедий, с моими либретто, с моей музыкой…
* * *
Для Театра музыкальной комедии я написала оперетту о журналистах – «Забавные истории». В ней речь шла о женском журнале, издаваемом исключительно мужчинами – ветеринаром, бухгалтером, отставным офицером, которые подписывались дамскими псевдонимами и давали читательницам безумные советы, как красить волосы и так далее…
Оперетту приняли к постановке. Но не всем это понравилось. Главный редактор журнала «Азербайджан Гадыны» («Женщина Азербайджана») написала письмо в ЦК, дескать, Рухангиз Гасымова сочинила памфлет на советскую прессу. Репетиции прекратились, а меня стали вызывать в серьезные кабинеты с привинченной мебелью и голыми лампочками под потолком, где расспрашивали обо всей моей жизни, о родственниках, уже умерших и еще нерожденных. Так семь месяцев меня мурыжили, пока сотрудник отдела культуры ЦК Хейрулла Алиев не заявил, что пьеса нужная и злободневная.
И все равно было непросто. Например, перед премьерой кто-то срезал ролики с наших движущихся столов (был у нас такой мейерхольдовский трюк). Перед вторым спектаклем украли все парики. А на них было построено немало шуток. С третьего спектакля даже выкрали дирижера – вывезли за город и так напоили, что он обо всем забыл. Пришлось мне вставать за дирижерский пульт – моя же музыка, партитуру знаю.
А к четвертому спектаклю, чтобы уж наверняка закрыть постановку, прислали на просмотр ветерана революционного движения Хокуму-ханум Султанову, строгого и принципиального председателя женсовета. Но Хокума-ханум после первого же отделения меня обняла и поздравила.
Так я стала драматургом.
* * *
Меня спрашивают: «Ты кто?» Я отвечаю: «Я бакинка до мозга костей, до кончиков волос». И если в Баку дуют ветры, я воспринимаю это не как ураган, а как поток воздуха, несущий что-то новое, что-то хорошее. Я не замечаю загазованность, я с радостью дышу этим воздухом. Это мой бакинский воздух, который помогает мне жить. Я частица этой земли, я частица этого города.
* * *
Я считаю, что творческий человек должен быть немного авантюрным. Написать произведение и заставить кого-то его выслушать – в этом без авантюрности, без азарта никак. Я играю в нарды, в шахматы, в карты, обожаю разгадывать кроссворды, люблю хорошие детективы. За границей иногда играю в казино и мне везет. Старший внук меня научил играть в Candy Crush. Но, конечно, на все это не достает времени. Потому что продолжаю писать музыку, писать стихи…
Я человек не завистливый. Я завидую лишь тем, кто говорит: «А-ай! Так ску-учно… Что поделать?» Вот ведь люди! У них настолько много времени, что им скучно! Я уже и не помню, каково это!
* * *
На моем 75-летии председатель Союза Писателей Азербайджана Анар заявил, что правление СП постановило принять меня в Союз Писателей. А когда мне вручали соответствующее удостоверение, Анар рассказал, что в 1939 году его отец Расул Рза вручал аналогичную «корочку» Узеиру Гаджибекову. «После Узеирбека вы второй композитор, который становится членом Союза Писателей Азербайджана», – сказал Анар.
Теперь мне осталось стать членом Союза Художников и членом Союза Архитекторов. А Союз Хореографов у нас есть?
В этом году мне исполнится две семерки. Хотелось бы дожить до трёх…
2014 год
Рухангиз Гасымова – Заслуженный деятель искусств Азербайджана, президентский стипендиат, известный композитор, драматург. Автор множества популярных песен, пьес, музыкальных спектаклей.