Известный кинорежиссер, сценарист, продюсер и актер Октай Мир-Гасым удостоен премии «Национальное кино» за вклад в развитие национального киноискусства. Именно с ним мы решили поговорить о прошлом, настоящем и будущем азербайджанского кино.
– С чего началось кино в вашей жизни?
– В детстве я, как и все ровесники, обожал ходить в кинотеатр. Но особым удовольствием было смотреть фильмы в летнем кинотеатре «Баку» с крыши здания напротив. Звук доносился волнами, ведь тогда не было такого количества заглушающих всё машин, а воздух вечерами был акустически прозрачен. Помню, какое впечатление на меня произвел фильм Григория Чухрая «Баллада о солдате». Я задумался: кто это делает? как? что за люди в титрах? Даже к маме обратился с этим вопросом. «Ты ведь знаешь Самедика, нашего соседа? – сказала мама. – Вот его отец – кинорежиссер». Оказалось, что наш уважаемый сосед, который до сих пор был для меня просто папой товарища по играм, – режиссер Ага-Рза Кулиев. И примерно в тот же период я случайно оказался рядом с киносъемочной площадкой – просто вечером гулял по городу и вдруг увидел, как снимают фильм. Это была знаменитая картина «На дальних берегах» про разведчиков: ходили солдаты с оружием, машины приезжали и уезжали, что-то делал Нодар Шашик оглу в офицерской форме… Глядя на все это, я забыл о времени до такой степени, что дома началась паника. И я захотел попасть в кино. Внутрь! Еще не знал кем, еще не знал как, но появилась такая идея.
Узнал, что во ВГИК после школы не принимают, требуют, чтобы у абитуриентов был какой-то жизненный опыт и непременно трудовой стаж. Через знакомых я устроился на киностудию рабочим. В подвале в огромной бочке размешивал химикаты для проявки кинопленки, которые пахли так, что можно было потерять сознание. Потом перешел в проявщики, в копировщики, а затем в помрежи.
– Какие люди тогда работали рядом с вами?
– Очень разные, но все очень светлые: первый председатель Союза кинематографистов Азербайджана Лятиф Сафаров – задумчивый, малоразговорчивый, даже мрачноватый; Шамиль Махмудбеков – замечательный, яркий, увлекающийся… А в съемочный процесс я впервые окунулся в группе Тофика Таги-заде, дружбу с которым пронес через всю жизнь. За теми, кто делал кино, я с огромным интересом наблюдал. Их было много, и все они были искренне преданы своей профессии. Среди них встречалось немало фронтовиков, что делало их образ значительно привлекательнее – таковы были приоритеты того времени. В то время на киностудии царила невероятно дружеская, демократичная атмосфера. Никогда не забуду, как во время перерыва съемочная группа играла в футбол против осветителей: наравне с рабочими мяч гоняли режиссер, оператор, директор картины… Увидев это, я понял, что не ошибся с выбором профессии.
– Какую особенность характеров вы могли бы выделить у кинематографистов той поры?
– Жертвенность! Был такой случай. Пустынные сцены фильма Лятифа Сафарова «Лейли и Меджнун» – с барханами, лошадьми и верблюдами – снимали в Каракумах. Но после потребовалось доснять какие-то эпизоды, и пустыню пришлось соорудить в бакинском павильоне. Нарисовали фон, подготовили задымление, завезли и просеяли песок, включили огромные осветительные приборы… Режиссер скомандовал: «Мотор!» И пошла было съемка, как вдруг раздалось: «Стоп!» Возмутительный поступок! Скандальный! Никто, кроме режиссера, на площадке такую команду подавать не имеет права – а крикнул ассистент. Крикнув, он подбежал к одному из коней, задравшему хвост, и подставил ему под хвост свое пальто. Понимаете?! Этот человек совершил маленький кинематографический подвиг – спас декорацию, ведь для очистки песка потребовалось бы немалое время. И он пожертвовал своей одеждой, потому что важнее всего на свете была съемка. Когда он вернулся на площадку, уже без пальто, режиссер обнял его и поблагодарил.
Не уверен, что нынешние люди поймут и оценят такой поступок. Но я представитель той школы. В обыденной жизни живу по режиму: ем по графику, сплю по графику. Но на съемочной площадке могу с утра до вечера продержаться на ногах благодаря закалке, полученной в молодости. Как-то раз с кинооператором Рафиком Гамбаровым мы вели съемку 48 часов подряд – без сна и отдыха. Вот что такое кинематограф с точки зрения его социального устройства. Жертвенность!
– Одним из ваших первых фильмов была музыкальная картина с Рашидом Бейбутовым…
– Да, моим первым полнометражным фильмом был мюзикл «1001-я гастроль». В нем действительно снимался легендарный Рашид Бейбутов. Тот самый, на выступления которого было невозможно пробиться, а возле концертных залов обычно дежурили кареты скорой помощи, потому что восторженные зрительницы падали в обмороки. На съемку съехались актеры из Ленинграда, Москвы, Прибалтики, Грузии. А Рашида Бейбутова нет! 15 минут – нет! 20 минут – нет! А ведь этот человек неизменно появлялся на площадке минимум за десять минут до начала, а то и раньше… Звоним домой – никто не поднимает трубку. И в этот момент появляется сам маэстро. Идет медленно. «Рашид Меджидович, что случилось?» – спрашиваю я взволнованно. «Потрогай мой лоб», – говорит Бейбутов. Я дотронулся – Рашид Бейбутов горел! У него была температура градусов 39. «Отменяем съемку!» – скомандовал я. «Ни в коем случае, – произнес Бейбутов. – Я знаю, чего стоит собрать такую массовку со всего Советского Союза. Как я могу подвести?» И в длиннейшей мизансцене он мужественно отработал 13 дублей! Весь павильон ему аплодировал.
– Можете назвать самый памятный комплимент в свой адрес?
– Моя дипломная работа была о нашем выдающемся композиторе Кара Караеве. Он много работал в кино: с Романом Карменом, Григорием Козинцевым, Тофиком Таги-заде. Фильм о Караеве был мною задуман и осуществлялся в рамках новой для того времени стилистики cinéma vérité –документального драматизма, не допускавшего никакой фальши, подтасовки, инсценировки. Потому-то картина и получила название «Это вступает правда». Перед показом фильма руководству киностудии я решил ознакомить со своей работой героя.
Кара Абульфазович специально попросил назначить просмотр на вечер, чтобы не попадаться никому в студии на глаза. Он был скромнейшим человеком. Механик запустил ленту, и Кара Караев стал смотреть – очень внимательно, не комментируя и не отвлекаясь.
Фильм закончился. Зажегся свет. Кара Караев закуривает …дцатую сигарету. И молчит. Я в панике: «Ему не понравилось! Ну хоть бы сказал, что переделать!» А он молчит! Я не выдержал: «Ну как?»
«Что я могу сказать… – произнес медленно Кара Караев. – Этот фильм посвящен моей скромной персоне. Я здесь выгляжу… как очень достойный и положительный герой… Этот фильм, я бы сказал, меня даже идеализирует… Единственное, что могу сказать тебе, – если кто-то еще когда-нибудь захочет снять фильм про меня, я ему скажу: посмотрите фильм Октая и сделайте такой же».
Ни одного слова из разряда «Мне понравилось»! Это бы значило «Я себя люблю и рад, что меня выставили великим человеком». Микрорецензия – шедевр скромности, деликатности, выверенности каждого слова. И очень памятный для меня отклик.
– С каким чувством вы пересматриваете старые фильмы?
– Фильмы того времени, которые сегодня мы пересматриваем, даже у меня, пришедшего из той эпохи, порой вызывают улыбку смущения, смешанного с иронией. Но что касается чувств, вложенных в эти иногда очень наивные фильмы, что касается результата, с которым они преподносятся, то и чувства, и результат вполне совпадают с тем, к чему стремятся и философы, и педагоги, и писатели, и деятели религии, – делать человека лучше.
– Какой азербайджанский фильм, увиденный в юности, вам особенно запомнился?
– Если взять детский период моих впечатлений об азербайджанском кино, то это тот же самый героико-романтический фильм Тофика Таги-заде «На дальних берегах». Его эпический герой – разведчик Мехти Гусейн-заде, Михайло – был безусловно достоин восхищения. И конечно, был кумиром моих ровесников. Ему стремились подражать, мечтали о подвигах. Фильм оказал огромное влияние на азербайджанского зрителя. Он стал безусловно вехой в истории азербайджанского кино. Наверное, если захотеть, можно найти в картине что-то наивное. Но я не хочу. Потому что это фильм моего учителя. Да, был некий примитивизм. И я сознательно произношу это слово, потому что вкладываю в него тот же смысл, что и об искусстве гениальнейших примитивистов западного и восточного происхождения. Они просты, они первозданны, они затрагивают чистые и прозрачные свойства нашей натуры, как затрагивает их фольклор. И в этом большая заслуга людей, творивших героическое кино того периода…
Азербайджанский романтический героический кинематограф сыграл огромную просветительскую и воспитательную роль. И такие фильмы, как «На дальних берегах», по-моему, неплохой тому пример.
– Сегодня, кажется, слишком прагматичное время, чтобы по достоинству их оценить.
– Да, прагматики найдут в этом фильме много неубедительного, потому что героизм – явление первозданное, прагматики его могут не понять. А наше поколение видело героев и на экране, и в жизни. Люди, вернувшиеся с фронта, были главными людьми, примером. У меня была пилотка старшего брата, дошедшего до Берлина, – священный предмет для меня! Каждый мальчишка той поры мечтал стать офицером, героем, защищать людей, защищать Родину! Колоссальные категории морали!
За военными фильмами следовали картины, в которых не было боевых действий, но они также были выдающимися и по художественной, и по моральной составляющей. Например, фильм «Наш учитель Джабиш» Гасана Сеидбейли – замечательная история про немолодого близорукого учителя, рвущегося на фронт… В кино работал эффект катарсиса при виде жертвенности героев, встать на место которых мечтал каждый. Таков был эффект и от моего любимого фильма «Хлеб поровну» о бакинском мальчике Вагифе, который, оставшись один в годы войны, потерял хлебные карточки и старается достойно выйти из этого трудного положения.
После появились фильмы вроде работы Арифа Бабаева «Последняя ночь детства», поставленной в 1968 году по одноименному рассказу Максуда Ибрагимбекова. Это было новое кино – кино нового поколения, к которому я смею причислять и себя, но и в нем сохранялись элементы жертвенности, элементы служения обществу, и были они очень яркими. На этом этапе кинематографический язык уже базировался на более скрупулезном, более жестком описании жизни, без поэтизации. Его задачей было сказать правду во всем: в деталях, описаниях, диалогах, поступках. И обязательно показать положительные качества персонажа в сочетании с его недостатками, показать в диалектике. Безупречные герои, идеальные коммунисты-праведники отошли в прошлое.
– Можно ли назвать этот новый стиль революцией в кино?
– Я бы применил слово «эволюция». Этот стиль был неким спасением, но он был также определенно новым этапом, новой ступенью, которая возникла органично и в историческом плане неслучайно. Новое кино отразило изменения в психологии общества. Тот кинематограф оказал немалое влияние на развитие театра, прозы. И сегодня многие фильмы вполне актуальны и жизненны, несмотря даже на то, что были когда-то сняты по заказу коммунистической власти. Тому пример (прошу прощения!) моя картина «Чертик под лобовым стеклом», ставшая одним из трех рекордсменов всесоюзного кинопроката, потому что там рассматривалась структура взаимодействия партийной верхушки, уголовного мира и правоохранительных органов. Актуальнейший публицистический фильм, снятый, как ни странно, в советский период.
Так что разделять историю нашего кино на какие-то этапы, несмотря на мою попытку, пожалуй, не совсем правильно. Жизнь человека, его личностная эволюция, его нравственный рост не происходят скачками. Точно так же с социальными и культурными явлениями. Мы помним всё, что было, и всё это считаем своим, родным. В великом фильме «Аршин мал алан» тоже можно найти архаику, но эта архаика очень дорога нашему сердцу.
– Вспомните любимую комедию.
– «Свекровь» – веселый, смешной, очень человечный фильм Гусейна Сеидзаде. Терапевтический, я бы сказал. Как и многие другие старые комедии, он транслирует настолько много тепла и лучших человеческих качеств, что, я думаю, это вечное лекарство от озлобления, от ненависти друг к другу, средство от иссыхания сердец и мозгов современных людей.
– Был еще прекрасный пласт киноистории – эпические фильмы «Насими», «Низами», «Бабек»…
– За этим направлением нашего кинематографа всегда очень пристально следил великий Гейдар Алиев. Мы помним это и благодарим судьбу за то, что наше кино поддерживал лично руководитель республики. Он очень любил кино. На исторические фильмы всегда требуется больше денежных средств – и средства предоставлялись. Даже если не хватало денег из центрального бюджета, Гейдар Алиев находил возможность добавить необходимые средства из бюджета республики. Приобреталась аппаратура, шились прекрасные костюмы, строились декорации и так далее.
Гейдар Алиев никогда не забывал о том, как важно знать собственную историю. Теперь мы живем в независимом Азербайджане и понимаем, что это была неоценимая стратегия. Потому что народ только тогда может быть полностью независимым, когда имеет собственную историю, помнит и уважает своих великих сынов. И конечно же, когда в стране активно развивается национальный кинематограф.
– Как бы вы охарактеризовали вклад азербайджанского кино в мировой кинематограф?
– Подобные глобальные вопросы непросто анализировать. Я не искусствовед, я человек практический, человек впечатлений и не боюсь совершать ошибки, делаю это искренне и почти всегда убежденно. Формирование искусства мелодрамы не обошлось без влияния восточного искусства, исламской культуры в целом. Там большая степень взаимного проникновения. Поэтому вклад азербайджанского кинематографа в мировую мелодраму достаточно весом. Биение пульса, который ощущается с экрана, – очень важная часть мировой цивилизации, потому что человечество склонно терять этот пульс. В нашем же кино этот фактор всегда присутствовал особенно ярко. Азербайджанский кинематограф очень мелодраматичен. Это не значит, что он примитивно слезлив. Нет! Шекспир ведь тоже не слезлив, а ему свойственно гениальное воплощение сострадания, просветления, катарсиса.
«Хлеб поровну» моего любимого наставника Шамиля Махмудбекова, «Наш учитель Джабиш» Гасана Сеидбейли, фильмы Расима Оджагова и многие другие – в них есть то, что я условно называю сердцебиением, пульсом, которые составляют и традицию, и идеологию, и инстинкт.
У нашего кино сейчас, конечно, немало проблем, но я надеюсь, что 120-летие, которое мы отметили искренне, с большим подъемом, принесет обновление в азербайджанский кинематограф.
Специально для журнала «Баку»
2018 год