К середине 1970-х мы проживали впятером в одной комнате трёхкомнатной коммунальной квартиры. Так называемое «уплотнение» тогда было обычным делом. Но когда выяснилось, что скоро родится шестой член семьи, моя сестра, появились шансы на расширение жилья. На наше счастье, другая коммуналка, двухкомнатная, в доме через два квартала, готовилась к расселению и мои старшие напряглись, чтобы она досталась нашей семье.
«Нужно похлопотать» — говорила бабушка. В результате этих хлопот мы переехали через Московский проспект и поселились под не очень надежной крышей старого четырехэтажного дома. Планировка была весьма оригинальная. Например, одна из комнат имела три окна, выходящие на три стороны света. Даже прежним жильцам это показалось многовато и они заложили одно из окон кирпичами.
Специальная комиссия пришла ознакомиться с «новой» квартирой, а заодно убедиться, что мы достойны этой радости. То, что увидели строгие общественные представители, привело их в оторопь. Квартира в доме, построенном в 1930-е годы, была, мягко говоря, запущенной. Ремонта там, кажется, не было никогда: закопченная кухня, паутина по углам, вода из раковины стекает в ведро.
Поэтому, конечно, переселение началось с ремонта. Всем миром ремонтировали, красили-белили. Помогли мои дядья: дядя Юра — как электрик, дядя Володя — как штукатур. На декретные деньги мама купила кухонный гарнитур. Пятилетний я путался под ногами и пытался участвовать в ремонте. Когда в одной из комнат осталось покрасить полы, мне дали банку краски и кисть. «Ого! Какой простор!» — подумал я. И принялся за работу. За десять минут ярко-коричневой краской я изобразил на полу танк, идущий в атаку. Танк был почти в натуральную величину — от стены до стены.
— Ну как? — спросил я взрослых гордо.
— Прелестно! — сказали взрослые. — Теперь нам как-то нужно докрасить остальные места, прыгая между танковыми колесами и пятиконечной звездой на башне. Спасибо тебе большое!
И неоцененный художник отправился гулять во двор.
Вернее дворов было несколько. Между Первой и Второй Южными улицами двумя концентрическими квадратами стояли (и пока еще стоят) девять многоподъездных домов. Половина из них назывались немецкими, потому что их в конце 1940-х строили пленные немцы. Это были красивые дома — эффектно оформленные «сталинки» с большими арками, эркерами, орнаментами, зубцами на крышах и другими декоративными деталями.
В центре квартала был так называемый «Большой» двор, размером почти с настоящее футбольное поле. И огромная площадка этого двора была, конечно, снабжена футбольными воротами. По периметру двора росли огромные раскидистые сосны. Под соснами кое-где были лавочки. Вокруг, по углам, было еще несколько дворов. Их называли по-разному: «Немецкий», «Армянский», «Хулиганский». Последнее название, возможно, было ещё менее официальным, чем два других. Но оно бытовало в нашей малышовской среде. Туда ходить было особенно страшно. Там жил ужасный Рачик, который, как сказали мне шёпотом мои новые приятели, убил своих родителей!
Этого Рачика я видел не раз. Но он не был похож на разбойника. Рассеянный взгляд, подтекающие слюни и косолапая неустойчивая походка говорили о психическом расстройстве. Одетый в грязноватый пиджак, Рачик всегда куда-то деловито спешил.
Эта сложная система дворов сейчас здорово усложняет вызов такси, а тогда здорово способствовала многочисленным детским играм: ловиткам, пряткам, войнушкам. Было, где затаиться, чтобы через пять минут вылететь с криком «Стук-палочки!». Было, где носиться «как угорелым». Машин не боялись. Личных автомобилей тогда было очень мало. Больше — грузовых. Иногда сосед дядя Коля ставил у нас под окнами самосвал ЗИЛ с белой-голубой кабиной. А порой приезжал на обед мой отец, работавший водителем в нефтяном тресте. Как правило, он водил грузовик ГАЗ-51 и я любил забираться в кабину, чтобы «порулить», побибикать или понажимать стартёр — тогда машина взрёвывала.
Во всем подъезде личная машина — тёмно-синие «Жигули» — была только у наших соседей по четвёртому этажу: тётя Гюля работала в «Интуристе», семья считалась состоятельной. На втором этаже жили Маяцкие. У них была собачка Боня, которая всегда лежала на площадке и любила звонко погавкать на незнакомцев. Я её сперва очень боялся, но постепенно мы друг к другу привыкли.
А на первом этаже жил мой ровесник и новый приятель Вовка. Именно Вовке Ткаченко я отправил свое первое в жизни письмо. Адрес-то у него был такой же, как у меня, только номер квартиры отличался. Писать особо было нечего, виделись мы почти каждый день, но ведь интересно же попробовать!
«Напишу-ка я ему, что у меня есть новый пластмассовый пистолет и пора снова устроить веселую войнушку — вместе с Андреем, Яшаром, Иманом, Стасиком и другими дворовыми ребятами!..» Но к длинным сложносочиненным предложениям, а равно и к эпистолярному этикету, я ещё не приучился, а потому, без всяких приветствий написал квадратными буквами: «Скоро будет война!». Запечатал и бросил в ближайший почтовый ящик.
И письмо дошло. Его получила вовкина бабушка. И прочитав моё мрачное предсказание, чуть не хлопнулась в обморок.
…Между большими домами, фактически под нашими окнами, находился еще один дом — старый одноэтажный барак, где жило несколько семей. Там проживали две мои новые подружки — Танька и Алёнка. Я как-то раз зашел к ним в гости. От центрального входа шёл длинный широкий коридор — коммунальная классика. Многочисленные двери по обеим сторонам вели в отдельные комнаты. Кухня была общей, туалет был общим. Зато у некоторых жильцов были собственные малюсенькие палисаднички. У тёти Тамары, которая позже стала заходить к нам позвонить по телефону, в палисаднике росло красивое вишневое дерево. Дотянуться до ягод было трудно, да и кислые они были.
Барак цел и сейчас, хотя и достроен-перестроен.
Рядом шли другие частные одноэтажные домишки, которые называли то самостройками, то мазанками. А ещё соседи, скинувшись, построили «дом торжеств» — для свадеб и поминок. Такие сооружения тогда создавались во многих дворах. Когда не было особых мероприятий, там играли в нарды и домино. Год назад, спустя десятилетия, я зашел в этот старый «дом торжеств» — проголосовать. Там к парламентским выборам разместили избирательный участок. Всё также гудели печки-буржуйки, только плакаты на стенах поменялись…
В нашей малышовой компании я, вероятно, был заводилой. Припоминаю, как взял коробку из-под печенья и соорудил компактный кукольный театр. Представление давал в собственном подъезде. Спектакль закончился, когда сосед-старшеклассник Интигам выглянул из дверей и хмуро велел всем не шуметь и расходиться.
После я затеял дворовую олимпиаду. Единственным видом спорта был почему-то бег. Андрей стащил у деда тёмную краску и мы сделали главное, что полагается всякой олимпиаде: намалевали на асфальте линию и написали большими буквами: «Старт». Финиш находился за углом, но дистанция проходила вокруг двух домов.
«На старт! Внимание! Марш!» и полдюжины мальчишек и девчонок резво побежали вдоль домов. Я же вышел в проулок и финишировал, когда соперников ещё и на горизонте не было. Доверчивые зрители мне восторженно аплодировали, но я понял, что победа, достигнутая нечестным путем радости не приносит вообще.
Вскорости у меня появился велосипед «Школьник» и я смог участвовать в дворовых заездах. Однажды мы катались большой компанией. Сперва ехал я, за мной мой друг Вовка на двухколёсном «Зайчике», а за ним ехали старшие ребята на больших великах вроде «Туриста».
Я отовался от пелетона, пролетел арку под немецким домом и хотел круто повернуть, но не удержался и свалился. Все бы ничего, да только верный друг Вовка, несшийся за мной по пятам, не успел затормозить и буквально проехал по моей голове.
У «Зайчика» колёса были широкие и мягкие. Мне было совсем не больно, но Вовка страшно испугался, проводил меня домой, всё спрашивал, как я себя чувствую. Ранение-ссадину я получил от асфальта. Дома мне рану промыли и залили зелёнкой, голову забинтовали. Так, забинтованный, я и пошел через неделю в первый класс.
А мой «Школьник» кому-то отдали — от греха. С тех пор у меня велосипеда и не было.
На фото: Я, Вовка и наши велосипеды. Лето 1978 года, Монтино.