Софико Шеварднадзе – теле- и радиоведущая, режиссер и экстремал, наследница знаменитой фамилии – много раз шла судьбе наперекор. Но отказываться от беседы на нашем «Зеленом диване» она не стала, потому что оказалась очень чутким и отзывчивым человеком.
Сапунов: Быть может, это очень прямолинейно, но я не могу не воспользоваться случаем и не завести разговор о твоем знаменитом дедушке. Я считаю, что Эдуард Амвросьевич – был одним из самых обаятельных политиков СССР…
Шеварднадзе: Ты знаешь, действительно, было немало случаев, когда к дедушке заходили в кабинет его противники, оппоненты и в результате беседы они бывали просто обезоружены его обаянием. Это было. Я вообще считаю, что обаяние для политика чуть ли не самое главное.
Сапунов: А властность? Когда распоряжения отдаются одним взглядом.
Шеварднадзе: Мне думается, что каждый народ выбирает президента, какой ему нужен. Властного правителя, который бы строго смотрел на них с экрана телевизора, грузины не приняли бы. Ты же сам, когда мы сюда ехали, сказал, что в Грузии все – потомки княжеских родов (улыбается).
Сапунов: Если даже для наcеления он был невероятно обаятелен, то я даже представить не могу, каким был Эдуард Амвросьевич в семье…
Шеварднадзе: Он всегда был чрезвычайно занятым человеком. Очень любил свою большую семью, но времени на нас у него почти не было. Семьей занималась бабушка. Я не сказала бы, что она была менее талантливая, менее харизматичная, но бабушка пожертвовала какими-то своими амбициями и целиком посвятила себя семье. Дедушка и бабушка были удивительной парой. Помню, еще когда дедушка был президентом, и я проводила в Тбилиси лето – я спала рядом с бабушкой. И каждое утро дедушка перед работой заходил в комнату и целовал бабушку в губы. У них была невероятная любовь… А бабушка была моей лучшей подругой. И Париж показала впервые тоже она. Кстати, по образованию бабушка была журналисткой, у нее был прекрасный слог. Так что журналисткой я стала, наверно, тоже благодаря ей.
Сапунов: Теперь скажи мне, как такие родственники позволили тебе 27 раз прыгнуть с парашютом?
Шеварднадзе: Так они ж не знали! Моя мама узнала об этом всего несколько лет назад и у нее чуть инфаркт не случился.
Сапунов: Но прыгала ты зачем?
Шеварднадзе: Ты знаешь, я в душе всегда была такая революционерка, меня всегда привлекал экстрим. А экстремальнее прыжка с трех тысяч метров, по-моему, нет ничего. Тогда мне был 21 год, я жила в Бостоне, мы выезжали с друзьями за город и там прыгали с парашютами. 30 секунд свободного падения не сравнить ни с чем.
Сапунов: Инструктор выталкивал из самолета?
Шеварднадзе: Нет, первые три прыжка ты делаешь будучи привязанной к инструктору. А я так вообще семь раз с инструктором прыгала. Со временем развивается какая-то мышца, которая помогает тебе перешагивать порог самолета летящего под облаками, хотя сердце при прыжке бьется каждый раз учащенно… Но! Сейчас я этого бы уже не сделала.
Сапунов: Почему? Ты ж уже преодолела психологический барьер. Труднее ведь первый раз, а не в двадцать восьмой.
Шеварднадзе: Повзрослев, начинаешь больше ценить жизнь. Уходит юношеский максимализм и ощущение бессмертия. Хочется сберечь себя для друзей, родных, возможно, для будущих детей.
Сапунов: Сейчас ты часто «перешагиваешь порог самолета»?
Шеварднадзе: Я стараюсь выталкивать себя за пределы зоны комфорта. Всегда. Это непросто. Но ты раскрываешь себя, ты узнаешь свои возможности – физические, интеллектуальные, психологические. Мне кажется, мы вообще пришли на эту землю, чтобы постоянно инвестировать в свою жизнь. Мы не имеем права ее просто проживать.
Сапунов: Ты долго себя искала…
Шеварднадзе: Да, у меня сложная история. Я хотела быть балериной, затем училась в парижской консерватории, которую демонстративно бросила за месяц до окончания. Чтоб оказаться подальше от родителей, поступила в бостонский университет на кинофакультет. Так что по первому образованию я режиссер игрового кино. Но уже в бакалавриатуре поняла, что для хорошего кинорежиссера я слишком сентиментальна. Потом я случайно ударилась в документальное кино. И после этого уже я сдала masters на тележурналистику по классу документального кино. Никогда мне не хотелось быть телеведущей, напротив, я считала, что мое место – за кадром. И когда я, став собкором грузинской программы «Намедни», делала сюжеты из Нью-Йорка, из Парижа, редакторы меня ругали за отсутствие стендапов (профессиональный термин, означающий выступление телерепортера перед камерой. – В.С.).
Сапунов: Много чего сняли?
Шеварднадзе: Диплом я снимала в Ростове. Госдепартамент США оплатил производство фильма на тему, как живется людям 20 лет спустя распада СССР. Неплохой кстати получился фильм. Потом я снимала для ABC… Я все делала сама. Хотела самоутвердиться, доказать, что я не только внучка. А после революции пошла в «Намедни». Потому что пока дедушка был президентом, я не хотела работать на грузинском телевидении.
Сапунов: Выходит, что революция освободила тебя от протокольных условностей?
Шеварднадзе: Абсюлютно! Я никогда не чувствовала себя счастливей, чем после того, как дедушка перестал быть президентом. Во-первых, я его полюбила еще больше, я нашла ответ на многие вопросы, которые меня беспокоили. И я сейчас себя чувствую намного лучше, чем тогда, когда я была внучкой президента. Меня мучили многие комплексы.
Сапунов: Сейчас же твое основное место работы – телеканал Russia Today. Официальный такой канал…
Шеварднадзе: Да, это кремлевский канал. Но поскольку мы вещаем на Запад, мы говорим намного больше, чем любой русскоязычный канал.
Сапунов: На чем специализируешься?
Шеварднадзе: Меня окрестили политической журналисткой и меня это дико бесит. Политика мне дается, как кому-то дается математика или рисование. Я политику чувствую, ведь я в этом выросла. Но при этом политическая журналистика для меня мука. В идеале я хотела бы быть «Опрой Уинфри». Именно в этом амплуа я была бы счастлива. Меня это интересует и я могу это делать – говорить с людьми, располагать к себе, чтобы они почувствовали себя важными. На Russia Today я веду программу «Интервью…» и благодаря ей имею возможность общаться с очень интересными людьми, с которыми бы никогда не встретилась в обычной жизни.
Сапунов: Ларри Кинг говорил, что никогда не задает в интервью вопрос, ответ на который он знает. У тебя есть свои правила интервью?
Шеварднадзе: Вопрос, ответ на который знаешь, удобно задавать для цитирования… (улыбается). Я не навязываю свою теорию, но для меня прежде всего важно быть заинтересованным в беседе. Даже если тема для меня лично не важна.
Сапунов: Правило Глеба Жеглова – «Проявляй к человеку искренний интерес, и тогда он тебе все расскажет».
Шеварднадзе: Да! А ненавижу я подобострастие, когда перед журналистом сидит чиновник и на лице журналиста написано невероятное обожание, что бы тот ни говорил. Для меня это неприемлемо. Чиновники обычные люди, и говорить – их должностная обязанность…
Сапунов: У кого легче брать интервью, у кого труднее?
Шеварднадзе: Интервью, которые легче брать, не всегда самые интересные… Меня привлекают масштабные личности. Очень хотела бы взять интервью у Путина. Только именно взять интервью, а не отправить список вопросов. Путин – очень классный респондент, ему всегда есть что сказать.
Сапунов: Резко сменю тему. Некоторое время назад меня потрясла высказанная тобой мысль, что мужчинам нравится, когда у женщины большой нос.
Шеварднадзе: Нет, я сказала, что настоящим мужикам нравятся большие носы. Все мужчины, с которыми я жила, очень любили мой большой нос, и это правильно. Это моя индивидуальность. И это очень сексуально.
Сапунов: Я думаю, что пластические хирурги, прилично зарабатывающие на ринопластике, прочитав это, растроятся. Они же могут остаться без работы.
Шеварднадзе: (смеется) Мне просто кажется, что не бывает идеальной красоты и самой себе ты прежде всего должна нравиться со всеми своими недостатками. Ну за исключением ситуаций, когда у тебя здоровенный хобот и над тобой с детства издеваются… Во всех остальных случаях я абсолютная противница вмешательства пластических хирургов. Если ты себя уважаешь, если ты себе нравишься, так же будут к тебе относиться и люди. Take it easy!
Сапунов: Будь проще? В Москве легко «быть проще»?
Шеварднадзе: Мне так комфортно. Я могу быть жесткой, конфликтной, но от этого мне же первой бывает плохо. К счастью, я могу себе позволить выбирать свой круг общения – из тех, кто мне нравится, из тех, кто мне интересен. Мне не требуется общаться с людьми, только потому что мне от них что-то нужно. Я окружена людьми, которые меня понимают и принимают такой, какая я есть. И это большое счастье.
Сапунов: Наследникам известных фамилий порой приходится несладко из-за того, что их прежде всего принимают как внуков, внучек, детей знаменитостей. Но в последние годы наметилась тенденция, когда наследники сами оказываются на вершине славы. При фамилии Ургант мы сперва вспоминаем Ивана, а не его потрясающую бабушку-актрису, при фамилии Собчак сперва в памяти возникает имя Ксения, а лишь потом вспоминается легендарный мэр Ленинграда. Ты никогда не мечтала стать Шеварднадзе номер один?
Шеварднадзе: Все что хотела, я уже себе доказала. У меня нет стремления попасть на обложки журналов. Хочу быть востребованной в своем деле, достигать в своей профессии новых высот, но это никак не связано с тем, что я хочу кому-то что-то доказать. Я горжусь своим дедушкой, со временем все больше и больше я осознаю масштаб этого человека. Он действительно последний из могикан… К нему можно по-разному относиться. Для кого-то он хороший, для кого-то он плохой. Дело не в этом. Дело в том, что таких больше не будет.
Фото: Руслан Набиев
2011 год