Как я уже писал ранее, родился я в 1971 году. Совсем чуть-чуть не застал самое первое поздравление Леонида Ильича Брежнева с Новым годом. Мы жили в трехэтажном доме на Монтине, на углу улицы Ага-Нейматулла и Московского проспекта.
Дом был довоенный — думаю, что один из первых монтинских. Во всяком случае на немецкой аэрофотосъемке 1942 года его хорошо видно. А еще мой двор почти целиком угодил на иллюстрацию в книге «Архитектура советского Азербайджана» 1973 года. Но фото, думаю, сделано на несколько лет раньше.
Квартиры в нашем доме были трехкомнатные, просторные, но почти во всех люди жили «в уплотнении». Например, наша семья занимала одну комнату, а другие две комнаты — одинокие старушки-соседки. Во всем нашем подъезде полностью квартиры принадлежали лишь большим семьям Рзаевых на втором этаже и Мирзоянов — на первом.
У первого этажа были бонусы: многие пристраивали себе мини-садики. Расти там особо было нечему — максимум, одно дерево или куст, но эти садики, площадь которых не превышала 4-5 квадратных метра, позволяли там хранить всяческое неценное имущество, а иногда и совершенный хлам, то есть выполняли функцию сарая. А еще у других наших соседей с первого этажа — Бакиных — я видел погреб. Тоже как-никак расширение площади. У нас же, живших «на верхотуре», был другой «бонус» — протекавшая крыша.
Наш квартал по периметру окружали шесть больших жилых домов. А в его центре большую территорию занимал детский сад — с сосновой рощицей и тремя просторными беседками. Территория детского сада делила квартал на несколько дворов. Наш был самым большим. Размеры двора позволяли жильцам разного возраста одновременно играть в футбол, гонять голубей, сушить белье и просто сплетничать на лавочках. И еще место оставалось.
А вот в другом углу было потеснее, потому что там был большой пожарный бассейн. Такие были во многих монтинских дворах. Говорят, в нем раньше привольно купалась детвора. Но при мне бассейн был преимущественно пустым и замусоренным.
Двор наш был вполне зеленым, большие деревья обеспечивали тень в самые жаркие дни. Автомобилей почти не было. Под деревьями жильцы установили скамеечки и стол. Там иногда играли в домино или карты. Для игр в холодное время года построили отдельный домик размером с комнату. Получился маленький клуб. Рядом с «клубом» был железный стол для пинг-понга. Позже в углу двора выстроили более просторное помещение — для всяческих собраний, свадеб и поминок.
Возле маленького «клуба» всегда паслись, изобильно украшая асфальт белыми пятнами, многочисленные голуби. К забору детского сада любители птиц пристроили две голубятни. Над голубятнями росли огромные тутовые деревья. И ребятня, желавшая полакомиться тутом, легко взбиралась на крыши голубятен по бетонной решетчатой ограде. На той крыше я узнал, какой устойчивый краситель у черных тутовых ягод. Наелись и ходили с красными ладошками да с вампирски-красными ртами.
Одного из соседей-голубятников звали, кажется, Исмаил. Он и его братья не раз сидели за кражи. Вообще в нашем пролетарском районе граждане с судимостью были не редкостью. Но было правило: у себя на районе не воровать. Где они промышляли — не знаю. Дворовые криминальные новости иногда пробивались сквозь мой младенческий сон: «А потом Мирзоян побежал за ним с вилкой!..»
Многие старались подрабатывать. Например, в угловом подъезде, на разных этажах, жили две тётки по имени Мария. Обе Марии торговали семечками. Не на улице, а прямо из дома. Покупали оптом на базаре сырые, жарили семечки, подсаливали, и все знали, что в такой-то квартире можно купить пакетик семок — для придания вечеру дополнительного уюта.
В погожие дни во дворе выбивали ковры и сушили белье. Для сушки меж деревьев и столбов протягивали длиннющие веревки. А чтобы веревки под тяжестью мокрых пододеяльников не провисали, использовали «подстановки» — тяжелые двухметровые палки-оглобли, раздвоенные на конце. Хозяюшка, выходящая во двор, напоминала какую-то жительницу диких тропиков: на плече подстановка, на шее ожерелье из прищепок («шпилек» — говорили у нас). Порой споры, чья очередь перегораживать белыми мокрыми квадратами двор, переходили в громкие перепалки с подробными перечислениями соседских недостатков.
Да, обычно во дворе сушили что-то большое, для мелочи годились кухня или подъезд. Но этому правилу следовали не все. Поэтому весь двор горячо осуждал 20-летнюю Любку, развешивавшую на всеобщее обозрение свои трусы и лифчики:
— Ведь не замужем еще, а стыда уже нет!
Любка отмахивалась:
— А пускай все видят, что у меня трусы чистые!
В жару была особая процедура — просушивать под жарким солнцем особо ценное имущество из закромов. Устанавливали раскладушки, растягивали подстилки и разворачивали на них стратегические запасы: пальто, полотенца (доставались из чемоданов), жаккардовые одеяла, перины… Только если за мокрым бельем можно было поглядывать одним глазом из окна, то за сухими «сокровищами» приходилось следить, сидя на табуретке непосредственно рядом. «А то знаем мы этих соседей!»
Соседи же непременно внимательно рассматривали чужие запасы и сравнивали со своим добром. Так эти выставки народного хозяйства и чередовались.
Моя бабушка тоже решила не отставать от ярмарок тщеславия, и тоже как-то раз вывесила пальто. Которое купила два дня назад.
Еще летом во дворах мыли ковры. Дети пользовались водным привольем и вовсю обливались из ведерок и всяких жестянок. Пластиковые поливалки из-под шампуней были редчайшими сокровищами. Среди других забав были игры в прятки, ловитки, казаки-разбойники (сквозные подъезды для этого были очень удобны), волейбол, резинки, классы, круговую лапту, вышибалы, «Море волнуется раз…» и так далее. Для футбола из труб были сварены просторные ворота.
Прежнее поколение — послевоенные пацаны — резвились по-особому. Выезжали куда-то на электричке за город и ловили там в заболоченных местностях ужей. Змей, упакованных в капроновые чулки, зачем-то привозили в город — пугать девчонок что ли? Мой дядя Володя, будучи в тинейджерском возрасте, активно участвовал в таких вылазках и однажды вернулся жестоко расцарапанный вкровь: результат встречи с диким камышовым котом.
Другой маршрут послевоенной пацанвы лежал на Заготзерно. Там ловили сеткой воробьев. Их вечером жарили на костре, который разводили на территории детского сада — там было поспокойнее, взрослые через забор не лезли, а сторож детсада предпочитал на работе отсыпаться.
Катались на самодельных самокатах (три подшипника и несколько досок), стреляли из самострелов, мастерили плетенки из проводов. Впрочем, плетенки из цветных телефонных проводов появились позже. В мои ранние годы чуть ли не на весь дом был один единственный телефон — у Рзаевых.
Читали Ремарка, общались цитатами из «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». По вечерам во дворах нередко были слышны звуки гитары. Гитары были самые простые, но их полагалось украшать наклейками из ГДР — с иностранными красотками. Ребята, умевшие играть на гитаре, были в центре внимания. Среди друзей моего дяди Володи был и такой музыкальный талант. Его звали Саша Сапунов. Ходил к другу в гости, ходил-ходил, и в итоге женился на володиной сестре. Так, собственно говоря, я и появился на свет.